Потом я возвратился мыслями к этому эпизоду и пришел к выводу, что директор прав. Врачи обычных больниц и поликлиник лечат всех подряд и загружены, как правило, на двух или более ставках до отказа. А кремлевских врачей щадят. Уже поэтому при прочих равных условиях обычный врач имеет гораздо большую практику и, следовательно, гораздо высшую реальную квалификацию, чем кремлевский.
Кроме того, врачебная квалификация кремлевских врачей резко снижена за счет их ученых званий. Ведь на получение этих званий они время забирали у своей практики, да и потом забирали у нее время за счет чтения лекций, просиживания штанов в комиссиях и президиумах. Можно достаточно уверенно сказать, что в среднем чем выше у врача ученое звание, тем хуже он как врач. (Но пациенты любят, чтобы их лечил профессор, им как-то спокойнее при профессоре умирать.)
Вот возьмите случай с Тимашук. Три профессора (из них один академик) уже много дней ошивались у постели больного Жданова и оказались не способны определить, чем он болен, а врач Тимашук, без какого-либо ученого звания, поставила диагноз немедленно после прочтения первой же кардиограммы и беглого взгляда на результаты анализа крови.
Положение с кремлевскими врачами усугубляет то, что эти должности уже давно заполняются блатными — тупыми детками, которых сначала по блату устроили в мединститут, а потом, по блату, в кремлевские врачи. Халява манит. Академик Виноградов, главный терапевт Лечсанупра Кремля, помимо зарплаты на этой должности, получал зарплату еще и как завкафедры в 1-м ММИ, главный редактор журнала «Терапевтический архив», заведующий электрографическим отделением института терапии АМН СССР и еще с ряда других должностей. Все посвящал деньгам. Костырченко пишет: «Когда 4 ноября оперативники пришли за Виноградовым, их поразило богатое убранство его квартиры, которую можно было спутать со средней руки музеем. Профессор происходил из провинциальной семьи мелкого железнодорожного служащего, но еще до революции благодаря успешной врачебной практике успел стать довольно состоятельным человеком, держал собственных призовых лошадей на ипподроме, коллекционировал живопись, антиквариат. Стены жилища лейб-медика украшали картины И.Е. Репина, И.И. Шишкина, К.П. Брюллова и других первоклассных русских мастеров. При обыске были обнаружены, кроме того, золотые монеты, бриллианты, другие драгоценности, даже солидная сумма в американской валюте»370.
При таких заботах откуда время, чтобы лечить членов правительства? Упомянутая врач Карпай в 1940–1942 гг. была лечащим врачом председателя Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калинина. В 1942 г. она обратилась к Виноградову, чтобы тот назначил тщательное обследование Михаила Ивановича, поскольку ей не понравились его жалобы на боли в животе. Как же, станет медицинское светило слушать какую-то Карпай! Виноградов назначил Калинину клизмы, диету и таблетки. А когда через два года хирург вскрыл Калинину брюшную полость, то оказалось, что раковая опухоль достигла размеров, при которых ее уже нельзя вырезать. Хирург Очкин сделал что смог, но Калинин через два года умер371.
Но, возможно, самое тяжелое для пациентов то, что эти врачи боятся лечить. Районный врач боится гораздо меньше и лечит сам, под свою ответственность и легких, и тяжелых больных. А в Кремле пациенты — очень важные персоны, и врачи снимают с себя ответственность консилиумами. А консилиум штука хитрая. Представьте, что у четырех профессоров консилиума мнения разделились, пациент умер, а вскрытие показало правоту двух. А что делать с другими двумя, которые ошиблись в диагнозе? Их ведь надо увольнять. И корпоративная солидарность требует от врачей консилиума согласиться с одним общим мнением. Тогда если пациент умрет, то можно будет выкручиваться — дескать, течение болезни было столь сложным, что 4 самых светлых ума не могли его определить.
Ведь почему Егоров убедил Тимашук забрать из больничной карточки Жданова свою кардиограмму и дать «осторожное» заключение? Именно потому, что она понимала, чем грозят разногласия.
В тяжелых случаях эти кремлевские врачи не лечат пациента, а страхуют себя на случай его смерти каким-нибудь расплывчатым диагнозом и универсальными лекарствами, которые никому не вредят, но и никого не лечат.
Вот, к примеру, строчки из воспоминаний уже упомянутого мною профессора Мясникова о том, как все медицинские светила Москвы лечили Сталина:
«На следующее утро, четвертого, кому-то пришла в голову идея, нет ли вдобавок ко всему инфаркта миокарда. Из больницы пришла молоденькая врачиха, сняла электрокардиограммы и безапелляционно заявила: «Да, инфаркт».
Переполох. Уже в деле врачей фигурировало умышленное недиагностирование инфаркта миокарда у погубленных-де ими руководителей государства.
Теперь, вероятно, мы… Ведь до сих пор мы в своих медицинских заключениях не указывали на возможность инфаркта. А они уже известны всему миру. Жаловаться на боль, столь характерный симптом инфаркта, Сталин, будучи без сознания, естественно, не мог. Лейкоцитоз и повышенная температура могли говорить и в пользу инфаркта»372.
У меня вопрос. Симптомы показывали, что у Сталина мог быть инфаркт, так какого же черта два дня никто не делал ему электрокардиограмму? Какого черта вы, профессора, там околачивались?
Далее такая строчка: «Весь день пятого мы что-то впрыскивали, писали дневники, составляли бюллетени». Что значит «что-то впрыскивали»! Вы его лечили или «что-то впрыскивали»?373
И вот, наконец, для Мясникова наступила и большая радость: «По ходу вскрытия мы, конечно, беспокоились — что с сердцем? Откуда кровавая рвота? Все подтвердилось. Инфаркта не оказалось (были найдены лишь очаги кровоизлияний)»374.
(Как в «Отцах и детях». «Больной перед смертью потел? — Потел. — Это очень хорошо!»)
Обычный сельский врач Сталина бы лечил, а эти, вместо того чтобы лечить, со страхом ждали результатов вскрытия своего пациента и обозначали свое присутствие тем, что «что-то впрыскивали».
Или возьмем случай с академиком Ландау, который сумел выжить благодаря обычному врачу после тяжелой аварии, но которого все же добил консилиум академиков медицины. История его болезни и смерти, прекрасно описанная женой, в целом напоминает чем-то Божью кару: каким Ландау был академиком физики, такие академики медицины его и лечили. Такой вот вопиющий момент.
Поскольку у Ландау были сильно повреждены легкие, то американцы прислали самолетом посылку с очень сильным антибиотиком. Получил эту посылку в аэропорту «друг» и соавтор Ландау академик Лившиц. Лившиц и академики медицины, составлявшие консилиум «по лечению» Ландау, были уверены, что Ландау умрет, а лекарства такого в СССР еще не было, и оно на черном рынке стоило баснословно дорого. Вот академик Лившиц и устроил небольшую коммерцию: он не передал всю посылку в больницу, а выдавал антибиотик поштучно, ампулами. Остальные ампулы он продавал за хорошие деньги тем, кого к нему направляли академики консилиума по «лечению Ландау».
Американский антибиотик оказался эффективным, раны у Ландау зажили. Но его после этого три года непрерывно поносило — он «ходил» чуть ли не через 20 минут. Академики консилиума безапелляционно заявили, что это на нервной почве. Трагизм положения заключался в том, что, пока Ландау официально лечил консилиум академиков, нормальные врачи боялись к Ландау приблизиться даже тайно. (Если академики узнают, что какой-то врач поставил диагноз, расходящийся с их диагнозом, они замордуют впоследствии такого врача и сживут его со свету — на каждого умершего у этого врача будут составлять акты, что он умер по вине этого врача. Не дадут защищать диссертации ни ему, ни его друзьям.)
А нормальный врач, видя, что его пациента поносит, уже через день-два взял бы кал на анализ и разобрался, в чем дело. Академикам медицины такое и за три года в голову не пришло. И когда жена Ландау, три года спустя, сумела привлечь к лечению мужа нормального врача, тот взял анализы и выяснил, что весь желудочно-кишечный тракт Ландау поражен грибком того антибиотика, который прислали американцы. Такое может случиться при применении любого антибиотика, и против этого во всем мире используется очень недорогое и недефицитное лекарство — нистатин. Американские врачи как чувствовали, что Ландау будут лечить не врачи, а академики, поэтому они в посылку с антибиотиком вложили и имевшийся в СССР нистатин — намекнули академикам. Но так как нистатином из-за его недефицитности нельзя было спекулировать, то Лившиц забыл о нем сообщить академикам консилиума, а у тех самих не хватило ума давать Ландау нистатин вместе с антибиотиком. Чудо то, что железное здоровье Ландау позволяло ему сопротивляться лечению академиков более трех лет375.
