книгу порвут или изрисуют каракулями. Поэтому оставалась только гостиная, которая обычно в семье Шушиных-Бубновых использовалась как зал и место для приёма гостей.
Я вздохнул и отнёс чемодан туда. Там был большой раскладной диван, но не будут же разнополые дети спать на одном-то диване.
Дуся вошла в комнату, зыркнула на меня, на то, как я раскладываю чемодан и достаю оттуда вещи, чтобы переодеть детей, и сказала:
— У нас раскладушка в кладовке есть, сходи достань. Для Алёши как раз хорошо будет. А я сама им вещи выдам. И сама их переодену. А то от тебя толку нету.
Я пожал плечами — лучше не спорить с Дусей, когда она не в духе, — и отправился в кладовку доставать раскладушку, на которой иногда спали гости, когда приезжали и ночевали в этой квартире.
Через некоторое время я принёс раскладушку и обнаружил, что Дуся сидит на стульчике и заплетает косички Анфисе. При этом она что-то ей тихо воркует, а та отвечает на якутском. Алёша сидит напротив них, на диване, болтает ножками, смотрит и улыбается.
Интересная семейная картина, но комментировать я ничего не стал, чтобы не нарушить вот этот вот идеалистический момент.
— Дуся, куда ставить раскладушку? — спросил я, потому что молчать дальше было нельзя.
— Куда хочешь, туда и ставь, — рыкнула Дуся, не отрываясь от косичек Анфисы.
Я поставил раскладушку возле окна.
— Ты зачем возле окна её поставил⁈ — возмущённо сказала Дуся. — Алёше будет там неудобно. И из окна может дуть. Поставь раскладушку возле вон той стены, как раз нормально будет.
— Хорошо, Дуся, — покладисто ответил я и переставил раскладушку на нужное место.
— Матрас и перину возьми в кабинете Модеста Фёдоровича! — велела Дуся. — Хотя нет, перину пока не бери, я другую дам. У меня маленькая есть. Ещё твоя. Вдруг он писается. Ты же ещё писаешься, Алёша? — она строго посмотрела на Алексея.
Тот в ответ взглянул на неё чистым взглядом и пожал плечами — по-русски он не понимал почти ничего.
— Сто процентов писается, — покачала головой Дуся. — Ну да ладно, мы с этим делом знаем, как порешать. У меня клеёночка от тебя осталась. Постелю на всякий случай.
Она ловко завязала бантики у Анфисы, затем посадила её на диван, протянула ей книжечку, а сама отправилась на кухню.
— Пирожков напеку… с повидлом, — хмуро проворчала она, стараясь не смотреть мне в глаза. — Побудь пока с ними, Муля. Они ещё не привыкли. Бросают их туда-сюда. Им может быть страшно.
Ну, ладно, побуду. Я немножко посидел с ними. Через некоторое время дети разыгрались и перестали на меня обращать внимание. У нас в квартире нашлись какие-то шахматные фигурки в виде солдатиков и полководцев. Ещё, видать, от Мулиного деда остались. И дети развлекались тем, что игрались с этими фигурками, а те две игрушки, купленные им в Якутске, были позабыты. Вот так дети — быстро привыкают к хорошей жизни. Хотя надо будет им всё-таки прикупить игрушек. Прямо завтра пойду и накуплю.
Через некоторое время Дуся позвала из кухни:
— Муля, пирожки готовы! Бери детей, идите в ванную, мойте руки и садитесь за стол. Я сейчас только борщ и рагу разогрею.
— Хорошее чаепитие, — ехидно хмыкнул я, правда очень-очень тихо, но тем не менее подхватил Анфису и Алёшу под руки и понёс их в ванную.
Через некоторое время, когда мы совместными усилиями уже уничтожили первую порцию Дусиных пирожков с чаем, в дверь постучали — не позвонили, а постучали.
Мы с Дусей переглянулись. Кого это принесло на ночь глядя?
— Может, соседка Маруся за солью пришла? — предположила Дуся, но при этом не сделала даже попытки встать и пойти посмотреть. Она была целиком занята детьми.
Я пожал плечами и пошёл открывать дверь.
На пороге, к моему несказанному удивлению, стоял… Адияков.
— Отец? — удивился я. — Что-то случилось? Мать опять ругается? Выгнала тебя?
— Эмммм… Муля… — замялся Адияков.
— Давай, заходи, — торопливо сказал я и отступил в сторону.
Адияков зашёл в квартиру, прислушиваясь. Я ещё удивился: у них с Дусей была давняя позиционная война. Павел Григорьевич её абсолютно не жаловал, как и она его. Более того, Дуся его откровенно на дух не переносила. Она считала именно его виноватым в том, что брак Надежды Петровны и Модеста Фёдоровича распался, и что я ушёл жить в коммуналку. В общем, она винила его во всём. А он, в свою очередь, полностью игнорировал Дусино существование считал её глупой и никчёмной бабой.
А тут он вдруг сам, добровольно, пришёл ко мне на квартиру, зная, что Дуся сейчас здесь и, может быть, большой скандал.
— Значит, что-то дома? Что-то с матерью? — спросил я, в душе таки надеясь на лучшее.
— Нет, нет, Муля, всё нормально. Я так… зашёл узнать, как дела у вас?
— Ну, проходи, давай, на кухню, — сказал я, очень надеясь на Дусно благоразумие и что она при детях не будет устраивать скандал вот так сразу. — Мы там чай допиваем, Дуся напекла пирожков. С повидлом. С яблочным.
— О-о, пирожки! Да ещё с повидлом! Я пирожки с повидлом очень люблю! — деланно обрадовался Адияков, хотя было видно, что мысли у него совсем не о пирожках. Более того, насколько я помнил — к выпечке он был полностью равнодушен.
Мы зашли на кухню. Дети уже практически поели и теперь допивали чай. Анфиса шуршала фантиком от конфеты, а Алёша просто пил чай и что-то рассказывал на якутском языке.
— Здравствуйте, — громко сказал Адияков, при этом не глядя на Дусю. Он смотрел только на детей.
И тут я всё понял.
— Отец, чай с мятой будешь или с ромашкой? — сказал я, чтобы заполнить паузу.
— Буду, — невнимательно ответил мне отец, даже не поняв, о чём вопрос.
— Тогда садись к столу.
— Сейчас, — Дуся сразу сообразила, что к чему, и кивнула, еле сдерживая усмешку.
Адияков сел за стол, но к чаю и пирожкам даже не притронулся. Он смотрел только на детей. А потом вдруг заговорил с ними на якутском. Буквально уже через несколько мгновений они активно болтали. Я не понимал ни слова, но видно было, что дети очень обрадовались. Ещё через минуту Адияков посадил к себе на колени сначала Анфису,
