188
Ему кололи метилтестостерон, анаболический стероид – стандартное средство от депрессии у мужчин в середине прошлого века. Кроме того, он принимал «Оретон» – синтетический тестостерон, который сегодня назначают только мальчикам с задержкой полового созревания; хлоралгидрат – полученный еще в XIX в. путем хлорирования этанола препарат, широко применявшийся как седативное и снотворное средство до появления бензодиазепинов, и «Донатал» – сильнодействующую смесь фенобарбитала (барбитурата под названием «Люминал»), гиосциамина и атропина (препараты из ядовитых растений семейства пасленовых), которую назначали от СРК и нервного возбуждения.
189
Как пишет его лечащий психиатр, «в беседах с ним я делал большой упор на его личные заслуги перед университетом. С моей помощью он стал находить большее удовлетворение в своих административных и педагогических достижениях. В результате самокритичное отношение удалось несколько ослабить».
190
29 апреля 1949 г. Честера снова вверили заботам жены и домашнего врача, доктора Ли. В заключении говорилось: «Некоторые признаки напряжения и депрессии еще наблюдаются, однако улучшения позволяют выписать пациента».
191
«Коллеги всячески поддерживали его во время болезни на протяжении последних пяти лет, так что нагрузка у него меньше предполагаемой, и он это знает, – отметил один психиатр. – Кроме того, он переложил часть забот на жену, которой пришлось готовить за него ряд лекций».
192
В это же время доктор Тиллотсон лечил электрошоком поэтессу Сильвию Плат, которая описала свой опыт в романе «Под стеклянным колпаком».
193
Тревожность, как еще в 1830‑х гг. подметил Алексис де Токвиль, вплетена в американский менталитет. «Жизнь для [представителей демократического общества] утратила бы вкус, лишись они страхов, которые их терзают. Эти заботы милее их сердцу, чем удовольствия сердцам представителей аристократических государств», – писал он в трактате «Демократия в Америке» (Democracy in America).
194
А еще вызывают наркотическую зависимость. Точно так же, как послевоенное благополучие 1950‑х гг. привело к повальному увлечению милтауном, либриумом и валиумом, бешеная конкуренция конца XIX в. ознаменовалась тревожным ростом числа «опиофагов». Генри Коул в книге «Признания американского опиофага. От рабства до свободы» (Confessions of an American Opium Eater: From Bondage to Freedom, 1985) утверждал, что «наши технические изобретения, расширение промышленности… политические амбиции, стремление держаться за ненавистную работу ради денег; бешеная гонка за быстрым обогащением, влекущая за собой эйфорию… быстрый и в каком-то смысле ненормальный подъем [в совокупности] порождают невыносимое для физиологии психическое напряжение, пока наконец изнуренный и измученный организм не принимается искать спасения в постоянном приеме опиума или морфия».
195
В другой работе Бирд называет тревожность «современной и сугубо американской чертой; ни одна эпоха, страна, форма цивилизации – ни Греция, ни Рим, ни Испания, ни Нидерланды в дни своей славы – не знали такого недуга».
196
Несколькими годами ранее схожая «нервная культура» обозначилась в георгианской (эпоха с начала XVIII в. до восшествия на трон королевы Виктории в 1837 г.) Британии. Нервозность имела для англичан те же лестные ассоциации, что и американская неврастения: считалось, что ипохондрии и нервным срывам подвержена более «породистая» и утонченная нервная система. Эта культура, как и в эпоху Возрождения, возносила на пьедестал обладателей чувствительной нервной системы, одновременно предлагая медицинские и психологические объяснения их тонкой душевной организации. По мере проникновения анатомов в тайны человеческой нервной системы ученые попеременно сравнивали нервное устройство с системой волокон, струн, труб и проводов, работающих по законам гидравлики, электричества, механики и т. д. Ключевым понятием во всех этих теориях оставался нервный срыв: в случае перенапряжения система выходит из строя, сигнализируя об этом психическими и физическими симптомами и зачастую общим упадком сил (см., например, Micale, Hysterical Men, 23). Начиная с 1730‑х гг. недуги нервной системы, ведущие к срыву, часто называли «нервными расстройствами», за которыми скрывалось что угодно: от истерии и ипохондрии до «хандры» – психических или физических недомоганий, которые ближе к современности назовут психоневротическими или психосоматическими.
В противоположность идеалам стойкости и сдержанности грядущей Викторианской эпохи в XVIII в. цвет британского общества упивался слабостью своих нервов и даже возводил ее в культ. В ходу было «бахвальство слабыми нервами», выставление себя жертвой собственной нервозности. С 1777 по 1783 г. Джеймс Босуэлл, биограф Самуэля Джонсона, подписывал ежемесячное эссе для The London Magazine псевдонимом Ипохондрик, и в собственном дневнике скрупулезно отмечал малейшие колебания бесконечных эмоциональных и физических симптомов. Босуэлл пристрастно следил за работой своего ЖКТ. «С этого дня следую предписанию мистера [Джона] Локка о регулярном опорожнении кишечника после завтрака, – писал он в дневнике в начале октября 1764 г. – Полезно для здоровья, а заботиться о здоровье крайне необходимо». (Да, того самого Джона Локка, автора «Двух трактатов о правлении» и основоположника конституционного либерализма. Большинство обращается к Локку за политической философией, Босуэлл же – за советами по гигиене пищеварения. Мне, как, наверное, и вам, стало любопытно, как звучала рекомендация Локка, поэтому я ее отыскал в «Мыслях о воспитании», § 24: «Если кто-либо после утреннего завтрака немедленно стал бы возбуждать природный процесс и пробовать, нельзя ли заставить себя иметь стул, то со временем он мог бы постоянным применением данного приема превратить это в привычку» (Локк Дж. Сочинения в трех томах. Т.3. – М.: Мысль, 1988.)
Различные нервные расстройства считались в то время настолько распространенными, что, несмотря на все попытки объяснить их с точки зрения физиологии, воспринимались как культурное явление в той же мере, что и клиническое. Один выдающийся британский врач утверждал, что «эти болезни уничтожили или заставляют страдать» треть населения страны (Цит. по: Micale, Hysterical Men, 35). (Распространенность нервных заболеваний в это время не ограничивалась одной Англией. В 1758 г. придворный врач Людовика XV Жозеф Ролен писал, что «хандра» стала «настоящей чумой, бичом больших городов [всего континента]».
197
Неудивительно, учитывая, что панических атак официально не существовало до выхода DSM – III в 1980 г.
198
Фромм Э. Бегство от свободы. – М.: АСТ, 2009.
199
Троттер предупреждал, что «эпидемия» нервозности угрожает не только «национальному характеру» Британии, но и государственной безопасности, поскольку ослабленных духом британцев можно захватить в два счета. (Страхи Троттера по поводу эпидемии нервной слабости подогревал разбойничающий на континенте Наполеон.)
200
Чейн утверждал, что от нервного расстройства, известного как сплин, хандра и ипохондрия (сегодня относимого «Руководством» к обширной категории тревожных или депрессивных расстройств), страдает треть британцев. (Примечательно, что заявленная Чейном статистика тревожности для Англии 1730‑х гг. сопоставима со статистикой Национального института психического здоровья для сегодняшней Америки.)
201
Ссылаясь на материалы других авторов, Бертон утверждал, что меланхолия (за ней скрывались оба современных диагноза: и тревожность, и депрессия) «настолько распространена в наш безумный век», что «минует едва ли одного из тысячи».
202
Здесь я с ним солидарен, потому что он открыто заявляет, что исследует меланхолию в надежде ее побороть: «Я пишу о меланхолии, чтобы ей не предаваться» (Anatomy of Melancholia, 21). И сам я пишу о тревожности, чтобы ей не предаваться.
203
Биограф и историк Плутарх ярко и метко описал, как клиническая депрессия (в нашем сегодняшнем понимании) может повлечь за собой усиление тревожности. Любой, кто мучился тревожной бессонницей, когда тревога уносит сон, а бессонная ночь порождает новую тревогу, признает клиническую точность описания Плутарха. Для человека в угнетенном состоянии духа, пишет он, «любая мелкая неприятность раздувается до гигантских размеров страшным призраком тревоги… Призраки эти преследуют его и наяву, и во сне. Наяву человек не слышит голоса разума, во сне не может спастись от страхов. Его разум всегда дремлет, его страхи всегда бодрствуют. Нигде не скрыться ему от воображаемых ужасов».
