Анастасия вошла в спальню Светлейшего, смиряя волнение. Все здесь показалось ей знакомым до сердечной боли. Голубые изразцы печи, натопленной, как в тот, первый раз, до духоты. Светло-голубого тяжелого бархата шторы на окнах. Темно-голубой ковер с длинным ворсом, заглушающим шаги. Из мебели, конечно же, французского производства, в спальне находились кровать, очень просторная, гардероб, небольшой комод, придвинутый к стене, и два стула, обитые голубой в белую полоску тканью. Легкий запах лаванды стоял в комнате. Так пахли льняные простыни, наволочки, пододеяльник на разобранной постели, сиявшие в полутьме, как рождественский свежий снег.
Перед постелью Анастасия замерла в смущении, настолько вызывающим у нее запретные воспоминания было это белоснежное белье. Потемкин остановился близко к ней, но сзади. Она ждала, что он будет делать дальше. Светлейший не спешил. Только его дыхание она ощущала на своих плечах, полностью открытых в бальном платье.
— Вы хотите, чтобы я раздел вас? — услышала она его голос, сейчас звучавший с легкой хрипотцой.
Она призналась, помедлив немного:
— Да, ваше высокопревосходительство.
— Кто раздевал вас в Крыму?
— Горничная Глафира.
— А князь Мещерский?
— Нет, никогда.
— Почему?
— Я избегаю подобного рода отношений со своими деловыми партнерами.
— Это очень хорошее правило, ваше высокоблагородие… — Светлейший коснулся ее шеи горячими губами и наконец положил ей руки на талию. Дрожь пробежала по ее толу, но она старалась быть спокойной:
— Рада, что вы одобряете мои правила.
— Я одобряю все ваши действия в этой поездке.
— Правда? — Она не выдержала и повернулась к нему лицом, приподнялась на носки и поцеловала его долгим поцелуем.
Тяжелое, большое, напряженное тело мужчины, впервые подарившего ей радость плотской любви, было рядом. От него исходила почти животная сила. Однако он выжидал, точно зверь в засаде. Он даже сейчас не привлек ее к себе, как делал это раньше — нетерпеливо, жадно, даже грубо.
— Ну же… — попросила она. — Пожалуйста.
Среди многих умений князя Потемкина, приобретенных им во время жизни в Зимнем дворце, было и умение ловко расшнуровывать дамские корсажи на бальных платьях. Как ни странно, первый урок преподала своему молодому фавориту сама Екатерина Алексеевна. Смеясь, царица показала ему тайный узел на шнуре, завязанный там, где корсаж пристегивался к юбкам, и заверила, что если один конец шнура резко потянуть вниз, то шнуровка на корсаже распустится быстро.
Не всегда ему удавалось привести в действие эту систему. Бывало — особенно на первых порах их бурного романа, — оставшись наедине со своей августейшей возлюбленной, он волновался так, что руки дрожали. Узел под корсажем становился непреодолимым препятствием. Тогда она требовала, чтобы он ушел за ширмы, и вызывала камеристку. Будущий губернатор Новороссийской и Азовской губерний лишь издали наблюдал, как падают одна за другой юбки, как раскрывается, подобно створкам раковины, корсаж и прозрачное полотно батистовой рубашки свободно облегает стан императрицы, конечно, не юношески хрупкий, но даже в ее сорокапятилетнем возрасте сохраняющий весьма приятные формы.
Сегодня Потемкин не волновался и никуда не торопился. Он был уверен в себе и в своей молодой любовнице. Он хотел доставить удовольствие им обоим и потому раздевал ее медленно. Когда он спустил с плеч Анастасии рубашку, она вдруг вспомнила о своем ужасном шраме и, вскрикнув, прикрыла грудь руками.
— Что случилось, душа моя?
— Не надо смотреть! — взмолилась она.
— Неужели вы стесняетесь меня? — удивился Потемкин. — Или так подействовали на вас обычаи загадочного Востока?
Он подхватил Анастасию на руки и отнес на постель. Теперь она лежала там, обхватив ладонями груди и сдвинув их вместе, чтобы прикрыть красновато-белый след от кинжала-бебута. Уже сердясь, он всей тяжестью тела прижал красавицу к подушкам и силой развел ей руки в стороны. Анастасия отвернулась. Слезинка побежала у нее по щеке и упала на белые простыни.
— О Господи! — с трудом выдохнул Светлейший. — Кто сделал это?
— Казы-Гирей.
Если бы сейчас Потемкин стал говорить ей слова, безразлично какие: сострадания ли, утешения ли, поддержки ли, — то она оттолкнула бы его, вскочила с постели и убежала прочь из этого роскошного дворца, а утром уехала бы из Херсона, проклиная все, случившееся с ней по его жестокой воле. Но этот не похожий ни на кого человек вдруг наклонился к Анастасии и кончиком языка провел по шраму от конца его на солнечном сплетении вверх по всей ложбинке между твердыми нежно-матовыми холмиками. Потом губами он долго ощупывал каждый миллиметр рассеченной здесь кожи, и она чувствовала, что ее охватывает жар. Голова у нее кружилась, земля куда-то уплывала. За миг до сладостного слития она услышала доносящийся как будто издалека его страстный шепот:
— Как же я люблю тебя…
Глава восемнадцатая
ВСТРЕЧА В ЗИМНЕМ ДВОРЦЕ
Только в одиннадцатом часу утра вернулась Анастасия на квартиру, которую снимала в доме майора Голощекова. Как обычно в таких случаях, сопровождал ее князь Мещерский, а ехала она в карете губернатора Новороссийской и Азовской губерний, запряженной четверкой рослых каурых лошадей. Со всей своей преувеличенной любезностью молодой офицер помог ей выйти из экипажа, довел до дверей дома и здесь распрощался, отвесив несколько поклонов и поцеловав руку.
Глафира, в ожидании госпожи не смыкавшая глаз этой ночью, поняла, что Анастасия Петровна вновь в фаворе у Светлейшего князя, и это — несмотря на свое полуторамесячное отсутствие и болезнь, приключившуюся с ней в дороге.
Теперь горничная ожидала от барыни каких-либо распоряжений по хозяйству на текущий день. Но Анастасия лишь приказала готовить обед из продуктов, имеющихся сейчас в доме, и отправилась отдыхать от бурно проведенной ночи в спальню. Вместе с кухаркой Зинаидой наскоро соорудили они куриный бульон с лапшой да нажарили две сковороды картошки с луком.
На обед их высокоблагородие изволили выйти к общему столу, самолично прочитали молитву и сообщили, что ныне едут в Санкт-Петербург, с собой берут только Глафиру и Николая. Досифею, Зинаиде и новому крепостному — крымскому татарину Фатиху, также сидевшему за столом и давно обученному пользоваться ложкой, — надлежит со всем домашним скарбом двигаться в Аржановку, поскольку пребывание в Херсоне вдовы подполковника Аржанова завершено.
Верные слуги очень обрадовались. Только Фатих повесил голову: еще дальше от родины увозит его русская госпожа. Молча выслушала Анастасия татарскую жалобу, где попадались уже и русские слова. Она знала, что возвращаться в Крым Фатих вовсе не желает. Бывший хозяин Казы-Гирей может наказать его за проигранную схватку в караван-сарае у деревни Джамчи.
