Житiя предшественниковъ о. Нектарiя составлялись сразу же послѣ ихъ смерти ихъ близкими и ихъ учениками, въ мирной обстановке, когда все было свежо въ памяти современниковъ, когда легко можно было добыть любое сведете. Мы находимся въ иныхъ условiяхъ, вдали отъ родины, и располагаемъ немногочисленными источниками, отрывочными свѣдЬшями. Пусть этотъ трудъ и послужите матерiаломъ будущему составителю життя этого великаго старца.
Кроме того, приступая къ жизнеописашю Батюшки отца Нектарiя, предупреждаемъ читателя: кто не видѣлъ лично Батюшку, тоте, по разсказамъ, не сможете ясно представить его образъ. Трудно будете судить ему о характере, о качествахъ Батюшки: смиреши, кротости, скромности.
По нѣкоторымъ разсказамъ невидѣвшш Батюшку можете вынести неправильное впечатлѣше о немъ, какъ о весельчаке и балагуре, чего въ действительности не было, да и не могло быть: редпе случаи его «веселости» были весьма своеобразны и трудно передаваемы; ихъ можно воспроизвести только относительно, такъ какъ на бумаге не передать, ни интонацш голоса, ни взгляда его слезящихся глазокъ, ни скромной улыбки или другого благодатнаго выражешя его лица, свойственнаго только ему одному, нашему дорогому Батюшке.
Невозможно передать его дивныя качества: воплогценнаго смирешя, необычайныхъ кротости и скромности, любви и всего непередаваемаго обаяшя его благодатной личности.
Юные годы о. Нектарія и періодъ до старчества
Прямыхъ указашй на годъ рождешя о. Нектарiя нетъ. Можно полагать, что родился онъ около 1856 г. Скончался о. Нектарш 29–го апреля (12 мая) 1928 г. въ селе Холмигци, достигнувъ 72–летняго возраста.
Родители его, Василш и Елена Тихоновы, были жителями города Ливны, Орловской губ. Тамъ родился и будугцш старецъ. Отецъ его былъ приказчикомъ; по другой версш, рабочимъ на мельнице. Онъ рано умеръ; самъ о. Нектарш говорилъ о себе: «Было это въ ребячестве моемъ, когда я дома жилъ самъ–другъ съ маменькой. Насъ ведь съ маменькой двое только и было на беломъ свете, да еще котъ жилъ съ нами … Мы низкаго были звашя и при томъ бедкые: кому нужны тагае–то?»
Похоронивъ мать въ юношескомъ возрасте и оставшись круглымъ сиротой, Николай (такъ звали въ мiру о. Нектар ¡я) потянулся въ Оптину Пустынь, находившуюся сравнительно близко отъ его родныхъ месть и тогда уже славную во всехъ концахъ Россш. Вышелъ онъ въ путь въ 1876 г., 20–ти летъ, неся съ собой одно лишь Евангелiе въ котомке за плечами.
Вотъ приближается молодой Николай Тихоновъ къ Оптинскому монастырю, расположенному на правомъ берегу красавицы–реки Жиздры, у опушки векового бора. Одинъ видъ обители успокаиваетъ, умиротворяетъ душу, отрьгваетъ ее отъ суеты мiрской жизни. Еще большее впечатлеше производить скитъ, куда приходится идти по лесной тропинке среди многовековыхъ сосенъ. Въ скиту Николая ждетъ встреча со старцемъ Амвроаемъ, который въ то время находился въ зените своей славы. Приведемъ тутъ слова Е. Поселянина, пусть много позже посещалъ онъ Оптинскш скитъ, но еще засталъ онъ старца Амвроая, а потому передаетъ подобiе того, что долженъ былъ видеть и чувствовать Николай Тихоновъ въ описываемый нами моментъ.
Въ скитской ограде встретятъ суровые лики великихъ преподобныхъ пустынножителей, держагще въ рукахъ развернутые хартш съ какимъ–нибудь изречешемъ изъ своихъ аскетическихъ творешй… Вы идете по выложенной плитнякомъ дорожке къ деревянной скитской церкви. Съ обеихъ сторонъ отъ васъ цветутъ, красуются, благоухаютъ на высокихъ стебляхъ, заботливо вырощенные, цветы.
Направо и налево отъ входа, вкрапленные въ ограду, стоять два почти одинаковыхъ домика, имеюгще по два крылечка, и съ внутренней стороны скита, и съ наружной стороны. Въ одномъ изъ нихъ жилъ великш старецъ Амвросш, въ другомъ скитоначальникъ Анатолш.
Скитъ представляетъ изъ себя просторный отрадный садъ съ прiютившимися въ немъ тамъ, поближе къ ограде, деревянными, большей частью, отштукатуренными белыми домиками келлш.
Хорошо тутъ въ скиту въ хлопотливый летнш полдень, когда тянутся къ солнцу и шибче благоухаютъ цветы, и заботливо вьется надъ ними торопливая пчела, а солнечное тепло льется, льется волнами на тихш скитъ. Хорошо въ лунную ночь, когда звезды съ неба точно говорятъ неслышно со скитомъ, посылая ему весть о Боге. И скитъ безмолвно отвечаетъ имъ воздыхашемъ къ небу, вечному, обетованному жилищу.
Хорошо и въ ясный зимнш день, когда все блеститъ непорочнымъ снегомъ, и на этомъ снегу такъ ярко вырезывается зелень невянувшихъ хвойньгхъдеревъ…
Вспоминаются дальше счастливые годы, летшй вечеръ первой встречи со старцемъ Амвроаемъ.
Вотъ, бродить согбенный, опираясь на костыль, быстро подходить къ нему народъ. Коротюя объяснешя:
— Батюшка, хочу въ Одессу ехать, тамъ у меня родные, работа очень хорошо оплачивается.
— Не дорога тебе въ Одессу. Туда не езди.
— Батюшка, да ведь я уже совсемъ собрался.
— Не езди въ Одессу, а вотъ въ Ктевъ, или въ Харьковъ.
И все кончено. Если человекъ послушается — жизнь его направлена.
Стоять каые–то дальше мужики.
— Кто вы такте? — спрашиваетъ старецъ своимъ слабымъ ласковымъ голосомъ.
— Къ тебе, батюшка, съ подарочкомъ, отвечаютъ они, кланяясь: костромсые мы, прослышали, что у тебя ножки болятъ, вотъ тебе мяггае лапотки сплели …
Съ какимъ радостнымъ, восторженнымъ чувствомъ войдешь, бывало, въ тесную келлт, увешанную образами, портретами духовныхъ лицъ и лампадами, и видишь лежащаго на твердой койке, покрытымъ белымъ тканьевымъ одЬяломъ, отца Амвроая. Ласково кивнетъ головой, улыбнется, скажетъ какую–нибудь шутку, и что–то чудотворное творится въ душе отъ одного его взгляда. Словно передъ тобой какоето живое могучее солнце, которое греетъ тебя, лучи котораго забрались въ глубь души, въ тайные злые уголки твоего существа, и гонять оттуда все темное и грязное, и сугубятъ въ тебе все хорошее и чистое. И часто въ какомъ–нибудь, какъ бы вскользь сказанномъ слове, чувствуешь, какъ онъ глубоко постигъ всю твою природу. И часто потомъ, черезъ долпе годы, вспоминаешь предостерегающее мудрое слово старца. А какъ умѣлъ смотрѣть, какъ безъ словъ умѣлъ заглядывать однимъ взглядомъ во все существо… Чудеса творилъ невидимо, неслышно. Посылалъ больныхъ къ какому–нибудь целебному колодцу, или указывалъ отслужить какому–нибудь святому молебенъ, и выздоравливали… И вспоминается онъ, тихш, ясный, простой и радостный въ своемъ неустанномъ страданш, какъ бы отлагаюгцш лучи своей святости, чтобы не смущать насъ, пришедшихъ къ нему со своими тяготами и грехами. Ведь онъ стоялъ въ те дни уже на такой высоте, что являлся людямъ въ видѣшяхъ за сотни верстъ, зовя ихъ къ себе, что временами, когда онъ слушалъ богослужеше, смотря на иконы, и къ нему случайно подходили съ какимъ–нибудь неотложнымъ вопросомъ, бывали ослеплены темъ благодатнымъ свѣтомъ, какимъ аяло его лицо.
И такой человѣкъ старался быть только ласковымъ, привѣтливымъ дедушкой, безхитростно толкуя съ тобой о твоихъ болынихъ вопросахъ и маленькихъ дѣлишкахъ!…»
Такъ долженъ былъ воспринять и вновь притттедтттш юноша Николай святость и духовную красоту Амвроая. Какъ цельная и прямая натура, онъ отдался ему всемъ своимъ существомъ. Весь мiръ для него сосредоточился въ отце Амвроаи.
О первыхъ шагахъ молодого послушника Николая мы можемъ сказать лишь очень немногое со словъ монахини Нектарш, залисями которой мы располагаемъ.
«Пришелъ Николай въ скитъ съ однимъ лишь Евангелiемъ въ рукахъ, 20–лѣтнимъ юношей, отличался красотой; у него былъ прекрасный ярко–красный ротъ. Для смирешя старецъ сталъ называть его «Губошлепомъ».
Въ скиту онъ прожилъ около 50–ти летъ (съ 1876 г. по 1923 г.). Онъ несъ различныя послушашя, въ томъ числе на клиросе. «У него былъ чудный голосъ, и когда однажды ему пришлось петь «Разбойника благоразумнаго», онъ спелъ такъ прекрасно, что самъ удивился — онъ ли это поетъ (это самъ старецъ монахинямъ разсказывалъ). Хорошихъ певчихъ изъ скита переводили въ монастырь — вотъ онъ, спевши Разбойника, испугался и принялся фальшивить. Его сперва перевели съ праваго клироса на левый, потомъ и совсемъ сместили и дали другое послушаше».
«Былъ очень застенчивъ: когда его назначили заведывать цветами, и старецъ послалъ его вместе съ монахинями плести венки на иконы, онъ очень краснелъ и не смотрелъ на нихъ. Была у него маленькая слабость: любилъ сладенькое. Старецъ разрешилъ ему приходить въ его келью и брать изъ шкафа нарочно положенныя для него сладости. Однажды келейникъ спряталъ въ это условленное место обедъ старца. Старецъ потребовалъ свой обедъ, а въ шкафу пусто! «Это Губошлепъ съелъ мой обедъ», объяснилъ старецъ удивленному келейнику. Однажды молодому послушнику взгрустилось, что вотъ, все монахи отъ родныхъ получаютъ посылки, а ему некому послать. Узнали объ этомъ монахини, наварили варенья, накупили сластей и послали ему посылочку по почте. Николай чрезвычайно обрадовался, схватилъ повестку и бегалъ въ восторге по келлiямъ, всемъ показывалъ что и ему есть посылка.
