— Шах писал, что людей разорили дотла, города пожгли, детей осиротили…
— Брехал! — оборвал Степан. — Каких людей! Визирей, беков. А кто они? Те же бояре. Богатства их нажиты не добром. Что жалеть-то! А сколь казаки покидали богатства их голытьбе?! Да кизилбашцы и сами по городам приставали к нам налетать на дворцы… Да и ныне со мною не только ясырь — и подобру идут кизилбашцы, из шаховых темниц свобожденные, в казаки хотят…
— А правда ль, что ты свой городок со дворцом персидского шаха рядом поставил?
— Поставил. Зима пришла, море шумит, не уйдешь никуда. На острове стали зимовкой — куды было деться! Кизилбашцы туда полоняников наших везли, а я кизилбашский ясырь им сбывал. Добрый торг был.
— А кабы тебе города там держать — удержал бы?
— Мы удержим, а вы повелите назад ворочать! Азовское дело казаки во веки веков не забудут! Город взять не хитро. А держать его — сила нужна. Я бы взял города, а кто мне прислал бы подмогу?! — воскликнул Разин. — Бог с ними, на что они нам — чужие-то страны!
— Ермак Тимофеич ударил царю новыми землями. Кабы не потонул, то до гроба жил бы в добре. Помер — и славу поют, народ его величает! — сказал стольник. Он давно нашел то «добро», на которое, как намекал с ним в беседе думный дьяк Алмаз Иванов, следовало повернуть силы разинских казаков. — Ведь ты себя принижаешь, Степан, грабежом. Такие дела разбойникам впору — каким-нибудь Ваське Усу да Алешке Протакину. А ты не к тому рожден: тебе корабли водить, рати двигать, княжества покорять… Ведь ты Хвалынское море ныне изведал… Если дать тебе добрый снаряд пушек, пороху, ядер да новых мушкетов, сумел бы ты за морем трухменские земли под царскую руку привесть? Сколь ведь славы на все времена! Ермак Тимофеич в Сибирь одну ногу поставил, а ныне на тысячи верст там народы покорны Руси. Поставил бы ты одну ногу на берег трухменский — до самой Индии путь отворил бы!
Степан молча слушал князя Семена. Беседа со Львовым заставила его поглядеть на весь свой поход другими глазами: «Да мы с тобой, Стенька, державе российской дорогу кажем! — воскликнул он про себя. — Вишь, князь-то чего надумал: трухменцев царю покорить. Ворота в Индию через пустыню трухменску. А ты, Степан Тимофеич, иди-ка воюй! Небось как в Волгу пустить нас, так пушки отдай, то да се, а в пустыню, то милости просим! А черта нам в ней! Хитер князь… И вам тут покой, и нас там — змеиными стрелами, как Ивана…»
Степан засмеялся своим мыслям.
— Ты что? — спросил князь.
— Слава — хмельное питье и сладкое. Что же ты, воевода, мне уступаешь, сам не хочешь испить? Давай-ка лучше просто винца. — Степан поднял кубок и стукнулся с князем. — Голову кружишь ты мне, князь Семен Иваныч! — добавил он. — Я простой ведь казак!
— А Ермак кто же был?! Лиха-то беда начало! А дело пойдет — тогда государь воевод на подмогу вышлет… Ведь силы скопилось в народе! Оттого грабежи, непокой. А там новые земли, простор…
Степан залился хохотом.
— Да ты, князь, забавник! «Простор»! Али нам на русской земле тесновато стало?! Слава богу, хватает. Куды еще! Ты мыслишь, что Дона мало?! Аль домовитые плачут, что им от нас тесно?! Не беда — потеснятся!.. Не в трухменцы, князь, — на Дон хотим.
— А на Дону и опять воровская свара пойдет? — сказал князь.
— На Дону воровство какое! Богаты придем, избы новые ставить учнем, то да се, скотинку купить, кто сад заведет, кто лавку откроет. А я рыбак. Я сети себе такие велю сплести, что всю рыбу разом свезу на московски торга…
— В атаманы донские, чай, метишь?
— Как народ оберет, князь, а чести не откажусь! Кто же власти не любит! Где власть, там богатство, — с умышленной простоватостью сказал Степан.
— А старый-то войсковой атаман не отдаст ведь бунчук, — поддразнивая, допытывался воеводский товарищ.
— А старый-то атаман, князь, то крестный мой, Корней Яковлич! Он меня, как сыночка, любит и балует. У нас с ним и лен не делен. Он меня, князь Семен Иваныч, ведь смолоду в атаманы прочит! Приду — обоймет, расцелует, слезами на радостях обольет…
— А чего ж он писал… — Князь Семен спохватился и смолк.
Разин вдруг разразился неистовым хохотом.
— Писал, старый пес?! — спросил Разин со злой усмешкой, уже не таясь. — А то и писал — знает, что я ворочусь, так сверну башку!.. Вот-то, князь Семен, вы и пушки отнять у меня хотите, чтобы Корниле дать волю. Да нет, не дождетесь! Я государю принес вины, а с Корнилой не будет мира!.. Я, может, затем и царю грешил, может, персов шарпал затем, чтобы мне на Дону стать первым, Корнилу зажать… Я за то ведь казачьи души губил, кровь народную пролил, за то и жену и детей покинул, в чужие страны пошел… Теперь я богат и силен. Правды добьюсь, князь Семен Иваныч. Весь Дон под себя заберу!..
— Ну, знаешь, Степан, ведь так-то ты сам себе яму роешь! На Дону похваляешься драку затеять. Да как же нам пушки тебе отдать! Боярина князя Иван Семеныча нрав я знаю. Коли ты хочешь на Дон попасть, то все, как в грамоте государевой сказано, так и твори, а то не отпустит! — сказал стольник.
Степан отодвинул скамью и встал. Из-под густой бороды на темной, обветренной и загорелой коже Степана вспыхнул румянец.
— Так вон ты зачем меня звал! Напоить да добром уломать отдать пушки, а там и послать на съедение! Не отдам, князь Семен Иваныч! — отрезал Степан. — Да, мыслю, ошибся ты, князь, и в боярском нраве, — сдерживаясь, сказал он. — Воевода боярин Иван Семеныч не жесток сердцем. Ден десять пройдет — он и сам нас отпустит и пушек не спросит, а про ясырь-то и думать забудет!..
— Чем его застращаешь? — спросил князь Семен с озорным любопытством, словно сам был не воеводским товарищем, а одним из разинских есаулов.
— И стращать не стану, а буду лежать в шатре да погоды ждать. А погода-то, слышь, князь, играет! — сказал Степан, кивнув на окно, за которым во дворе слышался гул народной толпы…
— Чернь играет! Ей что — лишь бы бражку пить! — презрительно возразил воевода. — Чернь играет — что ветер дует! Не тебе плыть по ветру, Степан!
— А чего ж мне не плыть, коли дует попутный? На то люди надумали парус. И бражка-то ныне твоя, а во славу мне… Слышь, чего кричат?..
Степан приложил палец к уху, и, словно в ответ на его слова, донесся с воеводского двора чей-то зычный, как колокол, голос:
— В честь и славу твою, Степан Тимофеич, пьем чашу!
— Здрав будь, батюшка атаман! — поддержали его крики пирующей толпы.
Степан встал, резким толчком отодвинул тяжелую скамью, налил кубок, поправил чалму на голове и, широко, по-хозяйски распахнув дверь, вышел к народу на высокое воеводское крыльцо.
— Во здравие всех вас, дети! — сказал он, подняв кубок.
И тысячи голосов радостно закричали ему в ответ…
Выйдя на крыльцо, Разин больше уж так и не вернулся в горницу, словно забыл о князе. Он присел во дворе к одному из потухших костров, где пели казацкие песни.
У других костров уже сытые и под хмельком астраханцы и казаки разговаривали о всяких делах. Разинцы рассказывали морскую бывальщину, переплетенную с небылицами.
«Хитрый, черт! — думал Разин о князе Семене. — Все добром да лаской, и славу и честь сулит… Хвост-то пушистый! Пузастый старик — тот злее, да проще. Зверем глядит и за свой стол не станет садить! А сей-то куды-ы хитрее!..»
— Степан Тимофеич, куды же ты девался?! — крикнул через окно стольник.
— Иди сюды к нам, князь! Песни петь станем! — насмешливо отозвался Степан.
Хмельная толпа разразилась хохотом.
— Иди, воевода, с нами сидеть! — кричали веселые, озорные голоса. — Астрахань-город молит тебя, князь Семен!
Стольник захлопнул окно, погасил свечи.
— Ну, гости, пойдем! Хозяин умаялся, спать лег, — позвал Разин и первый встал от костра.
Всею толпой астраханцы провожали Степана к берегу на струги, и он пел вместе с другими.
Возле стругов по Волге всюду были разбиты шатры, горели огни. У костров шла скоморошеская пляска, в песнях слышались женские голоса.
Сергей вышел встречать атамана.
— Пображничал с князем, Стяпанка! — добродушно сказал он.
— Я — с князем, а ты со всем городом пьешь? У вас, знать-то, бражки поболе! — задорно отозвался атаман.
— Ан врешь, Стяпан! Я с двуста казаками и в рот не беру хмелинки! Наш завтре черед, как ты тверез будешь тогда! Как ты хошь, а я воеводам не верю!
— Да кто же им верит, Серега! — обняв его, сказал Разин. — И я не верю… А пошто ты баб напустил полно в табор?
— А куды ж?! — развел есаул руками. — На струга-то бабу негоже, а в таборе вольно!.. И бог не претит, чтобы с бабами баловать. Наскучамши казаки, Стяпанка! — душевно, вполголоса добавил Сергей. — Али ты сам не скучаешь!
Сергей проводил Степана на струг и стащил с него сапоги. У Разина все кружилось перед глазами… Море качало или толпа рябила в глазах — все плыло куда-то мимо… Красноватый отблеск луны за туманом виднелся в щель между пологом, или огонь костра мерцал за завесой дыма…
