В феврале 1594 г. по обвинению Кахилла арестовали Генри Уолпола, иезуита, когда тот высадился у Фламборо-Хеда в Йоркшире. Для допроса туда послали Ричарда Топклиффа, известного «охотника на иезуитов». Уолпола подвергли долгим, мучительным пыткам. Снова и снова Уолпол повторял, что прибыл исключительно с религиозными целями: отправлять обряды и призывать английских католиков хранить верность своей королеве. Он с ужасом отверг обвинения в том, что поощрял убийство Елизаветы. Однако ему не поверили и приговорили к казни через повешение, потрошение и четвертование. 7 апреля его казнили. Против него не было никаких улик, кроме заявлений Кахилла, но то, что он был иезуитом, оказалось достаточным основанием для обвинительного приговора.
* * *Уильям Сесил предложил новые меры, направленные на охрану королевы, и более строгий доступ ко двору. Он посоветовал изгонять ненужных людей и сократить число слуг. Просителей, стремившихся получить аудиенцию у королевы, обыскивали секретари и церемониймейстеры. В прокламации объявлялось, что «ее величество запрещает всем, кто не служит совету или другим придворным, служащим ее величеству, являться ко двору или находиться вблизи двора».[1069] Никто не мог входить во дворцы черным ходом, кроме слуг, получавших особое разрешение; двери черного хода должны быть постоянно заперты. Что еще важнее, страже и церемониймейстерам вменялось в обязанность разгонять толпы, если они скапливались в пределах 2 миль от двора, когда двор переезжает с места на место: «Тех, кого обнаружат в недозволенном месте, следует допросить, а если они не назовут достаточной причины, по которой там находятся, их отправят в тюрьму».[1070]
17 февраля по приказу Тайного совета во все порты разослали чиновников по особым поручениям. Они должны были обыскивать, допрашивать и, если понадобится, задерживать всех въезжающих в страну.[1071] Особые меры предосторожности следовало принять против ирландцев, живущих в Лондоне и вблизи елизаветинского двора, и особенно против тех, кто служил в мятежном полку сэра Уильяма Стэнли. Выпустили еще одну прокламацию, в которой объявлялось, что отдельные личности тайно проникли в страну «с полным намерением, по наущению дьявола и его приспешников, врагов ее величества, и мятежников на том берегу, подвергнуть опасности жизнь ее величества». В прокламации предписывалось арестовывать бродяг и депортировать ирландцев: «Ни один человек, рожденный в Ирландии, не имеющий точной цели или места проживания, не должен оставаться в нашей стране».[1072] Хотя авторы прокламации имели своей целью ограничить число подозреваемых, которые могли приблизиться к королеве, особенно когда она совершала летние переезды, вероятность покушений возрастала.[1073] Хотя и сама Елизавета, и ее советники понимали, что во время переездов она особенно уязвима, но она отказывалась ограничить общение с подданными и заявила, что скорее умрет, чем будет жить «в заточении».[1074] Пока же подозрения о втором вторжении в 1593 г. вынуждали ее не удаляться от Лондона. Почти весь конец лета и начало осени она провела в Виндзоре.
На следующий год Тайному совету сдался Эдмунд Йорк, в прошлом капитан в полку Стэнли. После сурового допроса Йорк признался, что вместе с сэром Уильямом Стэнли, отцом Уильямом Холтом и Чарлзом Пейджетом, безжалостным англичанином-эмигрантом, замышлял убить Елизавету. Они разработали подробные планы, в том числе и то, каким оружием воспользуются Йорк и его сообщник Ричард Уильямс. Хотя одни заговорщики склонялись к маленькому стальному арбалету с отравленными стрелами, Йорк в конце концов решил застрелить королеву из пистолета, а Уильямс должен был вооружиться рапирой, кончик которой был отравлен «ядом», изготовленным из бекона, чесночного сока и можжевельника.[1075] В феврале 1595 г. капитана Йорка и Ричарда Уильямса отправили на виселицу.
В те годы приближенные Елизаветы постоянно испытывали страх. Королева несколько раз находилась на грани смерти, и лишь безжалостные методы ведения следствия, которое возглавляли Сесил и Эссекс, помогали разоблачать злоумышленников. Одновременно Сесил и Эссекс доказывали свою личную преданность королеве, благодаря которой удавалось спасти ее от гибели. Разногласия при дворе, неопределенность с престолонаследием и недовольство английских изгнанников порождали общую атмосферу страха и паники.
Глава 46
Возраст и увядание
«В Лондоне ходят слухи, что королева умерла и ее увезли в Гринвич, но при дворе хранят все в тайне».[1076] Источником слухов считается Уильям Хэнкок, портной и слуга придворного музыканта, который пылко отрицал распространение сплетен. По его словам, он узнал от Джона Роджерса, лавочника из Уайтчепела, что королева больна и из-за болезни ее перевезли из Хэмптон-Корт в Гринвич.[1077] Он уверял, что не говорил о ее смерти; он выражал заботу о ее скорейшем выздоровлении.
Вскоре все разговоры о состоянии здоровья королевы и о потенциальных наследниках престола были запрещены. Нарушителям грозили обвинения в подстрекательстве к бунту и клевете. Когда в феврале 1593 г. пуританин, член парламента Питер Уэнтуорт обратился к Елизавете с петицией, в которой просил назначить наследника престола, его тут же арестовали и посадили в Тауэр. Джон Харингтон, крестник Елизаветы, позже вспоминал, как Уэнтуорт писал из камеры, «чтобы сказать [королеве], что, если она не назовет наследника при жизни, ее тело останется непогребенным после смерти».[1078] Уэнтуорт пробыл в Тауэре четыре года до самой смерти, и все это время не желал хранить молчание на тему престолонаследия.[1079]
В начале 1596 г. доктор Мэтью Хаттон, архиепископ Йоркский, изложил примерно такие же соображения в смелой проповеди, прочитанной при королеве и членах палаты лордов в королевской часовне в Уайтхолле. Сделав краткий обзор английской истории и отдав дань благословенным годам нынешнего правления, Хаттон заговорил о долге Елизаветы перед Богом и народом – недвусмысленно назвать своего наследника. Неопределенность с престолонаследием придавала надежду иностранцам, готовившим вторжение, и порождала страхи перед интервенцией среди подданных; «единственный способ успокоить эти страхи – назначить наследника». Сэр Джон Харингтон впоследствии вспоминал: после того как Хаттон закончил проповедь, все решили, что королева оскорбится и «заявит, что такая проповедь – все равно что соль, брошенная ей в глаза», или, выражаясь словами самой Елизаветы, он все равно что «помахал перед ее лицом саваном, чтобы она выбрала наследника и назвала его имя». Но королева ответила великодушно. Она «предположила, что многие придерживаются такого же мнения, а некоторые, возможно, и подвигли его на такой шаг; она многое приписала его возрасту, положению и образованию; когда же она наконец высказалась открыто, мы все почувствовали себя обманутыми, ибо она очень добродушно и спокойно, не выказывая обиды, как будто она только что очнулась ото сна, поблагодарила его за ученую проповедь».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
