— Да нет, на погоду этому бледнозадому выродку наплевать, — уверенно опроверг Йоссариана Вождь Белый Овсюг и постучал себя, как человек, осененный идеей свыше, по серовато-бурому лбу. — Нет уж, сэр. Он, видать, кое-что учуял. Он учуял, что мне пора помереть от воспаления легких. Да только индейца не проведешь: я враз по его виду учуял, что это для меня знак.
— А что говорит доктор Дейника?
— Мне ничего теперь не велено говорить, — пожаловался из темного угла, где он сидел на своей высокой табуретке, доктор Дейника, и его маленькое, гладкое, конусообразное лицо показалось Йоссариану зеленовато-багровым в колеблющихся отблесках свечного пламени, тускло освещающего пропахшую плесенью палатку. Лампочка перегорела у них несколько дней назад, но они так и не собрались до сих пор ее заменить. — Мне не велено заниматься врачебной практикой, — скорбно добавил доктор Дейника.
— Он мертвяк, — с утробным ржанием объявил Вождь Белый Овсюг. — Здорово все повернулось, верно?
— Меня даже сняли с довольствия, — пожаловался доктор Дейника.
— Здорово все повернулось, верно? — повторил Вождь Белый Овсюг. — Ругал, ругал мою печенку да и окочурился. Мертвяк, одно слово — мертвяк. А все от жадности.
— Жадность тут ни при чем, — спокойно и безучастно возразил ему доктор Дейника. — В жадности ничего плохого нет. Меня прикончил треклятый Стаббз, который восстановил против бортврачей полковника Кошкарта и подполковника Корна. Из-за его вшивых принципов на всю медицину легла грязная тень. Он добьется, что Ассоциация врачей запретит ему и частную практику, и работу в больницах.
Вождь Белый Овсюг упаковывал пожитки. Он перелил виски в три бутылки из-под шампуня и засунул их в свой вещевой мешок.
— Послушай, — сказал Йоссариан, — а ты не заглянешь по пути ко мне в палатку, чтобы врезать по носу одному из этих выродков? Их там четверо, а вечерами всегда целая толпа, и они скоро выживут меня оттуда ко всем чертям.
— Нас однажды всем племенем выжили ко всем чертям с нашей земли, — напомнил ему Вождь Белый Овсюг и, сев на свою койку, удовлетворенно заржал. — А ты попроси капитана Гнуса, чтоб он их выгнал. Капитану Гнусу самое удовольствие кого-нибудь куда-нибудь выгнать.
Йоссариан мрачно скривился при упоминании о капитане Гнусе, который и так всячески травил новых летчиков, когда они являлись к нему в разведпалатку за картами или маршрутными данными. Вспомнив про капитана Гнуса, Йоссариан почувствовал себя защитником и покровителем своих соседей по палатке. Они ведь не виноваты, что еще не успели состариться и помрачнеть, думал он, освещая тропинку пляшущим над травой лучом карманного фонаря. Он сам с удовольствием стал бы веселым и молодым. Ну можно ли винить их за то, что они храбрые, уверенные в себе и беззаботные юнцы? Надо набраться терпения и подождать, когда одного-двух из них убьют, а остальных ранят и они станут самыми обычными парнями. Он поклялся себе, что будет с ними доброжелательным и терпимым, но, войдя в палатку с намерением радикально подобреть, обнаружил, что печка пылает ярким живым огнем, и едва не задохнулся от злобного изумления. Они сжигали орровские березовые полешки, вот почему в печке полыхал уютный живой огонь! Он глянул на беспечные распаренные лица этих четверых ублюдков, и ему захотелось обложить их самыми черными проклятьями. Он с наслаждением размозжил бы им друг об дружку их поганые черепа, но вместо этого беспомощно слушал, как они радостно приветствуют его и предлагают полакомиться жареными каштанами и печеной картошкой. Ну что он мог с ними сделать?
А на другой день они избавились от мертвеца! Вытравили его дух из палатки, бестрепетно выкинув принадлежащие ему вещи. Унесли их, вместе с койкой, к ближайшим кустам да и швырнули там на землю, а потом вернулись, весело потирая руки, в палатку, как после прекрасно выполненного дела. Йоссариан просто обомлел от их бесцеремонной решительности и практичной расторопности. За каких-нибудь пять минут они разрешили задачу, над которой Йоссариан и сержант Боббикс безуспешно бились несколько месяцев. Сначала Йоссариан просто обомлел, а потом угрюмо встревожился, понимая, что им так же легко будет избавиться и от него самого; он поспешно взял увольнительную и улетел на почтовом самолете Обжоры Джо от этих мрачных мыслей в Рим, где на следующий день любимая шлюха Нетли, хорошо выспавшись, проснулась преисполненная любви.
Глава тридцать третья
ШЛЮХА НЕТЛИ
Йоссариан очень скучал в Риме по мисс Даккит. Обжора Джо улетел с почтой на Пьяносу, а он так истомился в одиночестве по мисс Даккит, что помчался сломя голову на поиски Лючаны, чей жизнерадостный смех и невидимый шрам запечатлелись у него в памяти навеки, а не найдя ее, решил отыскать распутную, распатланную, расстегнутую чуть ли не до талии девицу в атласной блузке, которая выбрала, пьяная идиотка, Аафрея и выбросила по его настоянию кольцо с нагими фигурками из окна своей машины. Йоссариан безумно жаждал обеих. Он искал их повсюду, но так и не нашел. Ему исступленно хотелось доказать им свою любовь и бешено не хотелось верить, что он никогда их больше не увидит. Его мучило отчаяние. Изводили полусумасшедшие видения. Донимали любовные воспоминания о мисс Даккит. От полной безнадежности он решил утешиться с тощей проституткой, которая подцепила его возле гостиницы, но не смогла дать ему настоящего утешения, и тогда он ринулся в солдатскую квартиру, чтобы успокоиться на радушной, как горная вершина, служанке с вечной шваброй или тряпкой, не сумевшей, однако, пробудить в нем на этот раз ни малейшего желания. Он лег спать рано и один. Проснувшись поутру голодным и несчастным, он подкатился после завтрака к оставленной кем-то из предыдущих отпускников толстухе, но она оказалась уныло пресной, и он снова завалился спать. Проспав до обеда, он отправился за подарками для мисс Даккит и заодно купил шарф радушной служанке из солдатской квартиры, которая так благодарно его обняла, что он истошно затосковал по мисс Даккит и опять помчался искать Лючану. Вместо Лючаны ему повстречался Аафрей, который оказался в Риме одновременно с Дэнбаром, Доббзом и Нетли, прилетевшими на самолете Обжоры Джо, но, когда они все вместе к вечеру как следует поднабрались, Аафрей не пожелал идти выручать шлюху Нетли, замученную в шикарном гостиничном номере важными армейскими шишками лет под пятьдесят, потому что она, по их мнению, неправильно говорила «сдаюсь».
— Не желаю я ради нее рисковать, — заносчиво объявил Аафрей. — Только не передавайте Нетли мои слова. Объясните ему, что у меня назначена встреча с весьма влиятельным членом нашего Студенческого братства.
А важные армейские шишки лет под пятьдесят не выпускали шлюху Нетли из номера, потому что она не желала сказать на их лад слово «сдаюсь».
— Скажи «сдаюсь», — говорили они ей.
— Сдаюсь, — говорила она.
— Да нет, не так. Ты скажи сама, без нашей подсказки.
— Сдаюсь, — говорила она.
— Нет, не понимает.
— Неужели ты не понимаешь? Мы не можем заставить тебя добровольно сказать «сдаюсь», если ты сама не хочешь сказать «сдаюсь». Понимаешь? Не говори «сдаюсь», когда я говорю, чтоб ты сказала «сдаюсь». Ладно? Скажи «сдаюсь».
— Сдаюсь, — сказала она.
— Да не говори же ты по приказу! Скажи по своей воле.
Она промолчала.
— Прекрасно!
— Великолепно!
— Так-так, начало есть. Ну а теперь скажи «сдаюсь».
— Сдаюсь, — сказала она.
— Ну вот, опять!
— Опять она взялась за свое! Ей на нас наплевать. Ну какая нам радость, когда она говорит «сдаюсь», если ей наплевать, потребовали мы от нее, чтоб она сказала «сдаюсь», или нет?
— Вот-вот, ей определенно наплевать. Скажи «нога».
— Нога.
— Видали? Она на нас плюет. Мы для нее все равно что пешки. Тебе до нас дела нет, верно?
— Сдаюсь, — сказала она.
Ей не было до них дела, а им это было невтерпеж. Каждый раз, как она зевала, они принимались ее злобно трясти. Ей так все обрыдло, что она даже не испугалась их угрозы выбросить ее в окно. Они были важные армейские шишки, а она — усталая, равнодушная и сонная проститутка. Ей пришлось работать двадцать четыре часа подряд и очень хотелось, чтоб ее отпустили вместе с двумя другими проститутками, которые отработали свое и ушли. Она не понимала, почему им хочется, чтоб она смеялась, когда смеются они, и получала удовольствие, доставляя удовольствие им. Ее все это очень удивляло и казалось до омерзения скучным.
Она не понимала, чего от нее хотят. Всякий раз, как она клевала носом, непроизвольно закрыв глаза, они трясли ее и требовали сказать «сдаюсь». А когда она говорила «сдаюсь», раздраженно пугались. Ей бы хоть понять, на кой им ее «сдаюсь», думала она, устало и сутуло сидя на тахте. Ее одежда валялась беспорядочной грудой в углу комнаты на полу, а сама она с огромным трудом таращила смыкающиеся от недосыпа глаза и тупо гадала, сколько еще времени эти голые люди будут суетиться вокруг нее в элегантном гостиничном номере из нескольких комнат, призывая сказать «сдаюсь», — сидела покорная и равнодушная, пока давняя подружка Орра не привела вечером ей на помощь спасательную команду, состоящую из Нетли, Йоссариана, Дэнбара и Обжоры Джо, которые столь пылко ее обнимали, что она чуть не задохнулась по дороге в жарких объятиях упившихся спасателей от собственного хихиканья.
