Подготовка аэросаней к четырехсоткилометровому пробегу затягивалась. Инженер Шиф был прав: отлученные от неба самолетные двигатели действительно оказались капризней перезрелых див. Всякого рода неполадки, поломки следовали одна за одной. А между тем еще в конце июля стала отходить пора незаходящего полярного солнца. Сначала на переломе суток зародилась серая тень, и она с каждым днем густела, становилась сумерками, разрасталась вширь, чтобы превратиться затем в ночь, которая будет еще беспощадней оттеснять слабеющие восходы и закаты, пока вовсе не сгонит их с небес в один тусклый, едва рдеющий отсвет над южной точкой горизонта, а потом погасит и его, сомкнувшись, как вода над головой утопающего. И тогда наступит круглосуточная полярная ночь.
Вегенер стал заметно больше курить — почти не выпускал изо рта кривую шкиперскую трубку. Сделался задумчив, по-особому медлителен. В глазах его появилась не присущая им ранее глубина отрешенности. (Вигфус, кое-что повидавший в своей жизни арктический бродяга, шепнул Лиссею: «Не нравятся мне глаза профессора — такие я видел у тех, кто побывал в передней господа бога»). Однако внешняя неторопливость командора скрывала лихорадочную работу мыслей. Два человека почти полгода должны жить в самом центре Ледяного щита. И не только жить, но и ежедневно проводить значительный объем научных работ. Что нужно завезти на купол в первую очередь? Что — во вторую, в третью? Керосин для отопления, продукты, научные приборы, взрывчатка для прощупывания Щита ударными волнами, химические реактивы для получения водорода, которым заполняют шары-зонды, проволока для запуска воздушных змеев с метеоаппаратурой…
Что еще? По собственному опыту Вегенер знал, что в условиях зимовки вдруг становятся позарез необходимы самые, казалось бы, неожиданные вещи. Скажем, ножовка — для выпиливания строительных блоков из почти как лед твердого фирна… Кроме того, достаточный запас теплых вещей, разнообразных книг (человек есть человек — в гнетуще долгие часы полярной ночи ему просто-таки необходимо умственно отвлечься от окружающего), соответствующее количество боеприпасов, сигнальных ракет, медикаментов, свечей, веревок…
Громоздкую рацию с еще более громоздким запасом питания и разборный зимний дом фирмы «Христоф и Унмак», большинство деталей которого были довольно солидными по габариту, предполагалось все же доставить на аэросанях, но остальное, пусть понемногу, требовалось на «Айсмитте» уже сейчас — оттуда вернулись гренландцы, ушедшие с Лёве в начале июля, и привезли письмо. Георги и оставшийся с ним Лёве разбирались с хозяйством станции и прислали целый список срочно необходимых вещей. И Вегенер распорядился готовить третий по счету санный поезд.
Солнечным, почти жарким для Гренландии днем конца августа Зорге, Велкен, Юлг и семь гренландцев двинулись в глубь Щита…
— …Комета тысяча пятьсот семьдесят второго года доказывает, что достичь Китая и Индии северным морским путем можно.
Услышав такое, Вейкен изумленно посмотрел на руководителя экспедиции. Позавчера утром наконец-то доведенные до рабочего состояния аэросани ушли на восток. Стартовали они на загляденье — сначала «Подорожник», а затем «Белый медведь», мощно ревя двигателями, гоня снег струями от винтов, тронулись с места, плавно набрали ход и с показавшейся невероятной быстротой стали удаляться. Все, кто был на базе, провожали их глазами, и очень скоро ярко-красные машины, сделавшись игрушечными, пропали за белесой выпуклостью Щита. Если ничего не случилось, сейчас они уже должны были быть на «Айсмитте». Вегенер и Вейкен прогуливались перед сном, когда внезапно и бесшумно в непостижимой вышине развернулся, заколыхался космического размера занавес полярного сияния.
— Игры богов, — откинув голову, Вегенер завороженно любовался титаническими движениями цветных полотнищ, затем, после довольно-таки продолжительного молчания, вдруг произнес — Хочется верить, дорогой Карл, что они уже там, на «Айсмитте», ибо… ибо… — И тут он произнес фразу о комете тысяча пятьсот семьдесят второго года, взглянул на недоумевающего Вейкена, засмеялся, пояснил — Реслин. В его время, а это был тысяча шестьсот одиннадцатый год, путь в Китай, Индию волновал чрезвычайно многих. Как видим, указующих знаков искали даже в небесах. Вот и я тоже — наверно, во мне заговорил неудавшийся астроном…
— Позвольте! — запротестовал Вейкен. — Луна — объект астрономический, не так ли? А ваши работы, посвященные природе лунных кратеров, никак не назовешь неудачей.
— Ну, кратеры Луны — это не астрономия, — Вегенер зябко повел плечом. — Час назад было тридцать один градус.
— Да, за эти два дня резко похолодало, — заметил Вейкен. — Кстати, позавчера днем было всего двадцать градусов, и все же аэросани завелись с трудом. А ведь в глубине Щита значительно холоднее.
Вегенер отозвался не сразу. Вынул трубку, закурил. Огонек спички на миг высветил его сосредоточенное лицо.
— Спасибо, дружище, — хрипловато проговорил он. — Вы очень тактично пригасили мою неуместную эйфорию.
— Простите, я вовсе не хотел…
— Нет-нет, все правильно! Гренландия — это… Гренландия. Здесь во всем нужен двойной, тройной запас надежности.
Начавшее тускнеть сияние, будто получив вдруг новый импульс из глубин вселенной, вспыхнуло снова и еще ярче прежнего. Завыли собаки — вероятно, все, что были на базе. Около сотни глоток самозабвенно выводили ту же самую заунывную дикую мелодию, которая звучала в эпоху мамонтов, на морозной заре человечества. Как бы громадные кошачьи глаза замерцали вдруг на крутых склонах отшельнически мрачного Шейдека — это отсвечивали натеки льда в глубине скал. Странным светом озарилась Ультима Туле. Даль сделалась фиолетово-черной, далекой и близкой одновременно, зеленовато-желтые, синие и пурпурные тени легли на поверхность Щита, звезды увеличились, похолодели, обросли стекловатыми морозными иглами, а не охваченная сиянием часть неба внезапно показалась особенно черной, словно вобравшей в себя излишек черноты, изгнанной с других мест.
— Страшна красота неживого, — Вегенер на миг приостановился, задумался, опустив голову. — Но, странно, есть в ней, знаете ли, необъяснимая притягательная сила. Сродни, быть может, наркотической. Впрочем, нет, это, скорее, катарсис… Это испытываешь только здесь… и еще в горах, на больших высотах, я читал у альпинистов…
Помолчали.
— Неправдоподобный мир, — на глубоком вдохе произнес Вейкен. — Что-то от театральных декораций к Вагнеру.
— Мистическая сила льдов? — Вегенер неопределенно хмыкнул. — Валгалла, бог Один, волк Фенрис… Карл, вы знаете о трагедии экспедиции лейтенанта Грили?
— Мало. Точнее, почти ничего.
— Что ж, за давностью лет… Сами американцы и то не очень-то любят об этом вспоминать, а мы… Как-никак полвека прошло… Но помнить надо! — Голос Вегенера окреп, сделался суров; он поднял голову и взглядом указал куда-то в черный промежуток между призрачным гребнем берегового хребта и трепещущим, будто от дуновения галактического ветра, нижнем краем сияния. — Вот там они работали, на крайнем северо-западе, где Канада подходит к Гренландии. Это была большая экспедиция. Через год, в конце лета, их должны были снять, но помешали некие случайные обстоятельства. Значит, еще одна зимовка, естественно, значительно более тяжелая, чем первая. В следующую навигацию за ними пошло судно «Протей», но в проливе Смит оно затонуло — опять случайность! Третья зимовка и следующее лето были, по существу, уже медленным умиранием от холода и голода. Дневники Грили — а он вел их с беспримерным мужеством от первого до последнего дня — это страшный документ, Карл, страшный. Люди с отмороженными, отгнившими руками и ногами лежали в общих спальных мешках бок о бок с уже умершими и не имели сил ни вытащить вон трупы, ни отползти самим. Один из них тайком от других съел кожаные ремни, неприкосновенный запас, и был за это убит… Вы заметили, я подчеркиваю именно случайность обстоятельств, ставших причиной ужасной, мучительной смерти восемнадцати человек.
Вегенер умолк, выжидательно глядя на Вейкена. Тот хотел было сказать что-то, но передумал и лишь кивнул вместо ответа.
— Все случавшиеся здесь трагедии, — продолжал командор, — в конечном итоге сводятся к какой-нибудь случайности. К сожалению, на нас уже с первого дня лежит ее тень, и тут ничего уже не исправить. Но не дать ей усугубиться до размеров катастрофы — это мы можем и должны сделать. Любой ценой.
— Значит, четвертый санный поезд, — задумчиво сказал Вейкен, скорей констатируя, чем спрашивая.
— Да. И самый большой. Пятнадцать саней, не менее. Мы с самого начала допустили ошибку — все ждали, что вот-вот наши аэросани посрамят эти туземные нарты, а дни меж тем уходили.
