Запрыгало сердце в груди у Заглобы: он увидел, что этот путь может привести к желанной цели.
И продолжал усердно трудиться, стараясь ударять в стену как можно тише и лишь тогда, когда шум ударов заглушался беседой казаков. Но вот конец ножен оказался меж локтем и коленом; дальше вытолкнуть саблю, качайся не качайся, было невозможно.
Да, но зато с другой стороны уже торчала значительная ее часть, притом гораздо более увесистая благодаря рукояти.
На рукояти был крестик, как обычно на подобного рода саблях. На него-то Заглоба и возлагал надежду.
Опять принялся он раскачиваться, но на сей раз с таким расчетом, чтобы повернуться к стене ногами. И повернулся, и стал продвигаться вдоль стены. Сабля еще оставалась под коленями и между локтями, но рукоять все время задевала о неровности земли; наконец крестик поосновательней зацепился — Заглоба качнулся в последний раз, и на мгновенье радость пригвоздила его к месту.
Сабля выскользнула целиком.
Теперь руки были свободны, и хотя кисти оставались связанными, шляхтич сумел ухватить саблю. Придерживая ножны ступнями, он вытащил клинок.
Разрезать путы на ногах было делом одной минуты.
Сложнее было с руками. Заглобе пришлось положить саблю на кучу навоза, тупеем вниз, острием кверху, и тереть веревки о лезвие, покуда они не перетерлись и не лопнули.
Проделав это, Заглоба оказался не только свободен от пут, но и вооружен.
Облегченно вздохнув, он перекрестился и стал благодарить Бога.
Но от избавленья от пут до освобождения из Богуновых рук еще очень далеко было.
"Что же дальше"? — спросил себя Заглоба.
И не нашел ответа. Хлев окружен казаками, всего их там не менее сотни: мыши не проскользнуть незамеченной, не то что такому толстяку, как Заглоба.
"Видно, никуда я уже не гожусь, — сказал он яро себя, — все мое остроумие годится разве только на смазку сапог, да и то у венгерца на ярмарке можно купить гораздо лучшую мазь. Если Бог не надоумит меня, то я попаду воронам на жаркое, а если надоумит, то я обещаю сохранять целомудрие, как Лонгин Подбипента".
Громкий разговор казаков за стеной прервал его дальнейшие размышления; Заглоба подскочил к стене и приложил ухо к щели между бревнами, через которую совершенно ясно слышались все слова.
— А куда мы пойдем отсюда, батько Овсивуй? — спрашивал один голос.
— Не знаю; должно быть, к Каменцу, — отвечал другой.
— Но кони еле волочат ноги; они не дойдут.
— Мы оттого и остановились; к утру отдохнут.
Наступило минутное молчание; потом первый голос спросил тише:
— А мне кажется, батько, что атаман из-под Каменца пойдет за Ямполь.
Заглоба затаил даже дыхание.
— Молчи, если тебе дорога жизнь! — прозвучал ответ.
Опять наступило молчание; доносился только шепот из-за других стен.
— Всюду стерегут! — проворчал Заглоба и направился к противоположной стене.
Он услышал фырканье лошадей, жевавших овес, очевидно, стоявших у самой стены, а казаки лежали на земле, так как голоса доносились снизу.
— Эх! — сказал один. — Мы ехали сюда, не успев ни отдохнуть, ни поесть, ни покормить лошадей, для того только, чтоб попасть на кол в обоз Еремы.
— Верно ли, что он здесь?
— Люди, бежавшие из Ермолинец, видели его вот так, как я тебя. Просто ужас, что говорят, будто он ростом с сосну, во лбу две головни, а вместо коня под ним какое-то чудовище.
— Господи помилуй!
— Нам взять бы этого ляха с его солдатами, да и бежать!
— Как бежать? Кони и так чуть дышат.
— Плохо, братцы! Если бы я был атаманом, то свернул бы этому ляху голову, а сам бы хоть пешком пошел к Каменцу.
— Мы возьмем его с собой в Каменец. Там наши атаманы позабавятся еще с ним.
— Прежде позабавятся с вами черти! — бормотал Заглоба.
Несмотря на весь свой страх перед Богуном, а может быть, и вследствие его, Заглоба поклялся, что не дастся в руки живым. Он освободился от веревок, в руках у него сабля — значит, он будет защищаться. Зарубят — так зарубят, но живым не возьмут.
Фырканье и ржание лошадей, очевидно страшно измученных, заглушило дальнейший разговор, а Ззглобу навело на мысль. "Вот если бы я мог незаметно пробраться и вскочить на лошадь! — думал он. — Ночь темна, и прежде чем они заметили бы, что случилось, я скрылся бы с глаз В этих ярах и лощинах трудно найти и днем, при свете, а ночью уж и подавно. Боже, помоги мне придумать что-нибудь!"
Но это было дело нелегкое. Для этого надо было бы высадить стену, что мог сделать один только Подбипента, или же подкопаться под нее, как лисица; но и тогда, наверное, казаки услыхали бы и схватили беглеца за шиворот, прежде чем он успел бы вскочить на седло.
В голове Заглобы теснились тысячи дум, но именно потому, что их было тысячи, ни одна из них не представлялась ему совершенно ясно. "Придется, должно быть, поплатиться своей шкурой!" — подумал он и направился к третьей стене.
Вдруг он ударился головой обо что-то твердое и пощупал: это оказалось лесенкой. Хлев, как видно, был не для свиней, а для коров, а наверху, под крышей, был устроен склад для сена и соломы. Заглоба, недолго думая, полез наверх. Потом, сев и отдохнув, начал постепенно втягивать за собой лесенку.
"Ну вот я и в крепости! — проворчал он. — Если даже они найдут другую лестницу, то все-таки не скоро доберутся сюда, а если я не разрублю первую же башку, которая сунется ко мне, то я позволю выкоптить себя! О, черт! — проговорил он вдруг. — Да они, в самом деле, могут не только выкоптить меня, но даже сжарить и вытопить из меня сало. Ну, пусть их! Захотят сжечь хлев — пусть! Тем более не дамся им живым; а мне все равно, склюют ли меня вороны сырым или жареным. Лишь бы только вырваться из этих разбойничьих рук, а об остальном я не беспокоюсь — надеюсь, что как-нибудь обойдется все это".
Заглоба, как всегда, быстро переходил от отчаяния к надежде. Он неожиданно почувствовал такое спокойствие, как будто находился уже в лагере князя Иеремии. Однако положение его немногим улучшилось. Он сидел на чердаке и, имея в руках саблю, мог, правда, долго защищать к себе доступ, но это было все. От чердака до освобождения было еще очень далеко.
"Ну, как-нибудь обойдется!" — прошептал Заглоба и, подойдя к крыше, начал тихонько разбирать ее, чтобы сделать в ней отверстие.
Это было нетрудно, так как казаки все время разговаривали между собою, чтобы как-нибудь развлечься от скуки во время стражи; к тому же поднялся довольно сильный ветер, заглушавший своим шумом шелест отрываемой соломы
Через несколько времени дыра была уже готова. Заглоба просунул в нее голову и начал оглядываться кругом.
Ночь кончалась, и на востоке уже занималась заря, при бледном свете которой Заглоба увидел весь двор, заполненный лошадьми; около хаты лежал ряд спящих казаков, дальше находился колодец, в котором отсвечивала вода, а возле него — снова ряд людей и несколько казаков, прохаживающихся вдоль этого ряда с обнаженными саблями.
"Это связаны мои люди. — проворчал шляхтич. — Ба! — прибавил он через минуту. — Если бы они были мои, но ведь они князя Иеремии. Славный я вождь, нечего сказать! Завел их прямо в пасть зверю! Стыдно будет показаться на глаза, если Бог поможет мне уйти отсюда! А все из-за чего? Из-за амуров и водки! Какое мне было дело до того, что женятся какие-то хамы? Для меня так же интересна зга свадьба, как и собачья. Нет, я отказываюсь от этого изменника меда, который бросается в ноги, а не в голову. Все зло на свете происходит от пьянства; потому что если бы напали на нас в трезвом виде, то я несомненно, одержал бы победу и сам бы запер в хлев Богуна".
И взор Заглобы снова упал на хату, в которой спал атаман, и остановился на ее дверях.
— Спи, спи, злодей! — бормотал он. — Спи! Пусть тебе приснится, что черти сдирают с тебя шкуру, это не минует тебя Ты хотел истыкать меня ножом, но попробуй-ка влезть теперь ко мне, я так истыкаю твою шкуру, что вряд ли она будет годна собакам на сапоги. Ах, если бы я мог вырваться отсюда, если б только мог! Но как?
Действительно, задача эта была почти неразрешима. Весь двор был так наполнен людьми и лошадьми, что если б даже, ему и удалось выбраться из хлева и вскочить на одну из лошадей, которые стояли туг же, около хлева, то он не успел бы даже добраться до ворот, а уж о том, чтобы вырваться за ворота, нечего было и думать.
Ему, однако, казалось, что главная часть его задачи уже решена: он не был связан, имел в руках саблю и сидел под крышей, точно в крепости.
"Тьфу, черт! — думал он. Неужели я для того только освободился от веревок, чтобы повеситься на них?"
И в голове его снова завертелись мысли; но их была такая масса, что нельзя было выбрать ни одной.
Между тем рассветало все больше и больше. Предметы, начали выступать из мрака, а крыша хаты словно покрылась серебром. Заглоба мог уже отчетливо разглядеть отдельные группы людей; он увидел красные мундиры своих солдат, лежавших у колодца, и бараньи кожухи, под которыми спали казаки у хаты.
