Между тем рассветало все больше и больше. Предметы, начали выступать из мрака, а крыша хаты словно покрылась серебром. Заглоба мог уже отчетливо разглядеть отдельные группы людей; он увидел красные мундиры своих солдат, лежавших у колодца, и бараньи кожухи, под которыми спали казаки у хаты.
Вдруг из ряда спящих поднялась какая-то фигура и медленно пошла через двор, останавливаясь то тут, то там около людей и лошадей, поговорила немного с казаками, караулившими пленников, и наконец подошла к хлеву. Заглоба думал сначала, что это Богун, так как заметил, что караульные говорили с ним, как подчиненные с начальником.
"Вот если бы у меня теперь было в руках ружье, полетел бы ты вверх тормашками", — пробормотал Заглоба.
В эту минуту человек этот поднял голову вверх, и на лицо его упал утренний свет это был не Богун, а сотник Голода, которого Заглоба тотчас же узнал, так как был знаком с ним еще в Чигирине, когда водил компанию с Богуном.
— Хлопцы, — сказал Голода, — вы не спите?
— Нет, батько, хоть и хочется спать. Пора бы сменить нас.
— Сейчас сменят. А вражий сын не ушел?
— Какое там, разве только отдал душу; он даже не двигается
— О, это хитрая лиса! Посмотрите-ка, что с ним.
— Сейчас! — ответило несколько молодцов, подходя к дверям хлева.
— Да заодно сбросьте и сено. Надо вытереть лошадей! С восходом солнца двинемся в путь.
— Хорошо, батько!
Заглоба поспешно бросил свой наблюдательный пункт и притаился на сеновале. Одновременно с этим он услышал скрип двери и шелест соломы под ногами казаков. Сердце его стучало, как молот, а рука сжимала рукоять сабли; он давал в душе обещания, что скорей позволит сжечь себя вместе с хлевом или разрубить на куски, чем отдастся живым. Он ожидал, что вот-вот казаки поднимут страшный крик, но ошибся. Он слышал, как они все торопливее и торопливее ходили по хлеву; наконец отозвался какой-то голос:
— Что за черт! Не могу найти его! Мы ведь бросили его сюда.
— Уж не оборотень ли это! Высеки огня, Василий, а то тут темно, как в лесу.
Наступило молчание. Василий, очевидно, искал трут и огниво, а другой казак начал потихоньку звать:
— Шляхтич, отзовись!
— Поцелуй пса в ухо! — пробормотал Заглоба.
Послышался звук огнива о кремень; затем посыпался сноп искр, осветивших на минуту темную внутренность хлева и головы казаков; потом опять воцарилась темнота.
— Нет его! Нет! — послышались тревожные голоса.
Один из казаков бросился к дверям.
— Батько Голода! Батько Голода!
— Что такое? — спросил сотник, показываясь в дверях
— Нет ляха!
— Как нет?
— Провалился сквозь землю! Нет его нигде! О, Господи помилуй! Мы и огонь зажигали — нет его!
— Не может быть! Ой; достанется вам от атамана! Убежал он, что ли? Заспались?
— Нет, батько, мы не спали. Из хлева он не мот выйти.
— Тише, не будить атамана! Если он не ушел, то должен быть здесь. А вы везде искали его?
— Везде.
— А на сеновале?
— Как же он мог влезть туда, если он был связан?
— Дурак! Если б он не развязался, то был бы здесь. Поискать его на сеновале! Высечь огня!..
Снова посыпались искры. Известие это сейчас же облетело всю стражу. В хлеву началась толкотня, какая обыкновенно происходит, когда случится что-нибудь неожиданное: слышались быстрые шаги, торопливые вопросы и ответы. Раздавались всевозможные советы.
— На сеновал! На сеновал!
— Смотри снаружи!
— Не будить атамана! Будет беда!
— Лестницы нет!
— Принести другую.
— Нигде нет!
— Сбегай в избу, нет ли там.
— О, лях проклятый!
— Надо лезть на крышу!
— Нельзя. Она выступает и обшита досками.
— Принести пики — мы по ним поднимемся наверх! А, собака! Втащил наверх и лестницу!
— Принести пики! — загремел голос Голоды.
Казаки бросились за пиками, а остальные стали заглядывать! на сеновал. Сквозь открытые двери проникал бледный утренний! свет, слабо освещая четырехугольное отверстие сеновала.
Снизу раздались отдельные голоса.
— Ну, пане шляхтич! Спусти лестницу и слезай! Все равно не уйдешь! Зачем утруждать людей? Слезай, слезай!
Тишина.
— Ты человек умный! Ведь если бы это помогло тебе, то ты сидел бы там; но ты ведь слезешь добровольно! Ты добрый!
Тишина.
— Слезай! А не то мы сдерем с тебя шкуру и бросим лицом в навоз!
Но Заглоба оставался глух ко всем угрозам и похвалам, и сидел в темноте, точно барсук в своей норе, приготовляясь к отчаянной борьбе. Он только сильнее сжимал свою саблю, сопел и шептал про себя молитву.
Между тем принесли пики, связали их по три вместе и поставили острием вверх Заглобе пришла было в голову мысль схватить их и втянуть вверх, но он сообразил, что крыша может оказаться чересчур низкой и ему не удастся совершенно втянуть их.
Весь хлев тем временем наполнился казаками: одни светили лучинами, другие нанесли всевозможных решеток от возов, дубин и прочего, но так как все это было коротко, то они наскоро связывали их ремнями, поскольку по пикам трудно было взобраться. Однако нашлись охотники.
— Я пойду! — отозвалось несколько голосов.
— Подождите, пока свяжут лестницу! — сказал Голода.
— А что, батько, если попробовать по пикам?
— Василий влезет! Он умеет лазить, как кот!
— Попробуй!
— Ой, осторожнее, — шутили другие, — у него сабля, он тебе срежет голову, вот увидишь!..
— Схватит он тебя за волосы и отделает, как медведь!
Но Василий не испугался.
— Он знает, что если тронет меня хоть пальцем, то задаст ему перцу атаман, да и вы, братцы, — сказал он.
Слова эти служили предостережением Заглобе, который сидел, не шевелясь.
Казаки, как это часто случается между солдатами, пришли в хорошее настроение духа; все это происшествие начало забавлять их, и они продолжали подшучивать над Василием:
— Будет одним дурнем меньше на белом свете!
— Он не будет раздумывать, как мы отплатим ему за твою голову. Он — смелый молодец!
— Ого-го! Это оборотень! Черт его знает, во что он там обернулся! Это чародей! Неизвестно, кого ты найдешь там, Василий!
Василий, который уже поплевал себе на ладони и взялся за пики, вдруг остановился.
— На ляха пойду, — сказал он, — а на черта нет!
Между тем связали лестницу и приставили ее к отверстию, но и по ней было трудно взбираться, так как она стала гнуться, а тонкие ее перекладины трещали под ногами. Первым начал влезать по ней Голода, говоря:
— Ты видишь, шляхтич, что это не шутка? Ты уперся и хочешь сидеть наверху — сиди, но только не защищайся, потому что мы и так достанем тебя, хотя бы пришлось разобрать весь хлев. Не будь же глуп!
Наконец голова Голоды достигла отверстия и стала уходить в него. Вдруг раздался свист сабли, казак дико вскрикнул, зашатался и упал между казаками, с разрубленной пополам головой.
— Коли! Коли! — закричали казаки.
В хлеве поднялась страшная суматоха и крики, заглушаемые громовым голосом Заглобы:
— А, злодеи, людоеды, душегубы! Всех перерублю вас, шельмы паршивые! Попробуйте рыцарской руки! Научу я вас, как нападать по ночам на честных людей Запирать в хлеву шляхтича! А, мошенники! Подходите, подходите, по одному или по два! Только лучше попрячьте ваши башки в навоз, а не то отрублю!
— Коли! Коли его! — кричали казаки.
— Сожжем хлев!
— Я сам сожгу его, собачьи дети, только вместе с вами!
— Лезьте по нескольку сразу! — закричал старый казак. — Держите лестницу, подпирайте пиками! Обмотайте головы соломой, мы должны достать его!
И с этими словами он сам полез наверх, с ним еще двое казаков; перекладины начали ломаться, лестница совсем перегнулась, но двадцать сильных рук подперли ее пиками: Некоторые казаки просунули в отверстие свои пики, чтобы ослабить сабельные удары.
Но через минуту на головы стоявших внизу свалилось три новых трупа.
Заглоба, разгоряченный удачей, рычал, как вол, и сыпал такие проклятия, от которых замерли бы даже души казаков если бы ими не овладело бешенство. Некоторые кололи пиками сеновал, другие опять взбирались наверх, хотя там их ждала верная смерть. Вдруг у дверей раздался крик, и в хлев вбежал сам Богун.
Он был без шапки, в одних только шароварах и рубахе; в руках у него была обнаженная сабля, глаза сверкали огнем.
— Через крышу, собаки! — крикнул он. — Сорвать крышу и взять его живым!
А Заглоба, увидев его, заревел:
— Только подойди, хам! Я отрежу тебе и уши, и нос, головы не возьму, потому что она — достояние палача! Что? Струсил? Боишься? Связать мне эту шельму, тогда я всех прощу! Ну что же, висельник, кукла жидовская! Сунь же сюда голову! Иди, иди, сюда, я буду рад! Я так тебя попотчую, что потом тебя не узнают ни мать, ни отец!
