За караульными солдатами смотреть, чтоб были безотлучно, а особливо за часовыми, дабы должность свою исправляли в силу данных от вас приказов. Чего ради и дозору быть в малые ночи по три, а в большие по пяти и по шести раз от вас самих, так же и от капрала.
11
Ежели случится (от чего Боже сохрани) в крепости опасный пожар, то вам, арестанта накрыв епанчею, так чтобы никто его видеть не мог, кроме вас двоих, свесть самим его на щербот и, выведши из крепости, посадить в безопасное место, при чем быть вам самим безотлучно, а по сторонам кругом саженях в десяти расставить всех солдат с ружьем, капралу же приказать людей к ним близко не подпущать и отгонять.
12
Репорты о состоянии арестанта присылать ко мне через две недели, подписывая обоим, и, запечатав, отдавать для пересылки ко мне коменданту.
13
Ежели арестант занеможет опасно и не будет надежды ему выздороветь, то в таком случае для исповеди и святого причащения призвать священника одного и велеть арестанта исповедовать и святых тайн причастить, но прежде, нежели священник допущен будет к арестанту, взять с него подписку в том, что кого исповедовал, о том никому до конца жизни своей не сказывал бы под лишением живота, и о том вам ко мне репортовать.
14
Присланы будут к вам от коменданта сверх караульных два человека солдат, из которых один для приготовления вам пищи, а другой для нужных в покое услуг, и кого вы еще для услуги своей выберете, пускать можете в покои, токмо им не входить без присутствия вашего, а что нужно, то бы при вашем бытии исправляли. И в то самое время как служащий солдат печь топит или ставит кушанье на стол и прочее, то б арестант был на своей постели и заставлен ширмами, дабы оный служащий видеть в лицо арестанта не мог.
15
Об оной инструкции никому знать не давать отнюдь, кроме вас двоих.
16
Впрочем, что вы сами усмотреть, бывши на месте к лучшему можете, о том представляйте репортами, при которых описывать имеете все припадки, разговоры повседневные и обхождение арестантово можете. А какова инструкция дана коменданту, с оной для ведома прилагается вам за моею рукою точная копия, дабы вы свыше повеленного ничего требовать от него не могли. Однако ж, ежели что в ней необходимое пропущено и время не терпит, того требовать имеете от коменданта, о чем после и меня репортовать.
Действительный тайный советник обергофмейстер сенатор Никита Панин
Указ генерал-поручику Г. Веймарну{120}
Рига, 9 июля 1764 года
По получении сего немедленно ехать вам в город Слюсельбург и тамо произвесть следствие над некоторыми бунтовщиками, о коих дано будет вам известие от нашего i тайного действительного советника Панина, у которого оное дело, и потому он как вам все наставления дать, так и вы всего, что касаться будет, от него требовать можете.
Екатерина
Екатерина II – Н. И. Панину{121}
Рига, 10 июля 1764 года
Никита Иванович. Не могу я довольно вас благодарить за разумные и усердные ко мне и отечеству меры, которые вы взяли в Шлюссельбургской гистории. J’aie le coeur contre quand je pense a cetle affaire et bien bien de la reconnoissance pour les mesures que vous aves pris et aux quelies assurement il n’y a rien a ajouter. La Providence m’a donne un signe bien evident de sa grace en tournant cette entreprise de la fafon dont elle est finie. Quoique le mal soit coupe dans sa racine, cependant j’aprehende que dans une grande ville comme Petersbourg les bruits sourds ne fassent encore bien des malheureux, car ces deux miserables que Dieu a puni des menteries atroces, qu’ils ont ecrits dans leurs soit disant Manifeste sur mon compte, n’auront pas manque (ou du moins il est a supposer) de semer leurs venin, et je crois en avoir une preuve. Le jour de mon depart de Petersbourg une pauvre femme avoit trouve dans la rue une lettre de main contrefaite ou il en etoit parle; cette lettre fut remise au Prince Wesemski et elle est chez lui. II faudra questionner ces officiers, si ce sont eux, qui l’ont ecrit et repandue. Je crains que le mal n’aye d’autre suite encore, car Ton dit cet Ушаков lie avec nombre de petits gens de la Cour.
Enfin il faut s’en remettre au soin du bon Dieu, qui voudra bien decouvrir, je n’ose en douter, toute cette horrible attentat. Je ne resteroi ici pas une heure plus que j’en auroi besoin sans faire cependant paraitre que je me hate, et je reviendrai a Petersbourg ou j’espere que mon retour ne contribuera pas peu a faire tomber toute ses calomnies sur mon compte[159].
Вспомните также вранья того офицера, что Соловьев привел, да с великого поста более двенадцати подобных было и все о той материи. Велите, пожалуй, рассмотреть, не оны ли тому причины были.
Хотя в сем письме я к вам с крайнею откровенностию все то пишу, что в голову пришло, но не думайте, чтобы я страху предалась. Я сие дело не более уважаю, как оно в самом существе есть, сиречь дешператный и безрассудный coup[160], однако ж надобно до фундамента знать, сколь далеко дурачество распространилось, дабы, если возможно, разом пресечь и тем избавить от несчастья невинных простаков.
Радуюсь, что сын мой здоров, желаю и вам здравствовать.
Екатерина
Стерегите, чтоб Мирович и Ушаков себя не умертвили.
Н. И. Панин – И. Бередникову{122}
6 июля 1764 года
(…) Мертвое тело безумного арестанта, по поводу которого произошло возмущение, имеете вы сего же числа в ночь с городским священником в крепости вашей предать земле в церкви или в каком другом месте, где бы не было солнечного зноя и теплоты. Нести же его в самой тишине несколькими из тех солдат, которые были у него на Карауле, дабы как оставляемое перед глазами простых и в движение приведенных людей тело, так и с излишними обрядами пред ними погребение оного не могло их вновь встревожить и подвергнуть каким-либо злоключениям.
Экстракт из следствия о Шлиссельбургском бунте{123}
(…) Смоленского пехотного полку подпоручик Василий Яковлев сын Мирович яко автор и предводитель сего бунта и изменнического возмущения сие злоужаснейшее намерение восприял не ранее как с 1-го числа апреля месяца сего текущего 1764 года, не имев к тому других причин и побуждениев, как только предпочитая себе во огорчение:
во 1-х, несвободный везде в высочайшем дворе; в тех комнатах, где Ее Императорское Величество присутствовать изволит и в кои только штаб-офицерского ранга имеющие люди допускаются, допуск;
во 2-х, в тех операх, в которых Ее Императорское Величество сама присутствовать изволила, равномерно ж допущаем не был;
в 3-х, что в полках штаб-офицеры не такое Почтение, какое офицер по своей чести к себе иметь долженствует, отдают, и что тех, кои из дворян, с теми, кои из разночинцев, сравнивают и ни в чем преимущества первым против последних не отдают;
в 4-х, что по поданной им Ее Императорскому Величеству челобитной о выдаче ему из описанных предков его имения, сколько из милости Ее Императорского Величества пожаловано будет, ему в резолюций от Ее Императорского Величества апреля 19-го дня написано было: что, как по прописанному здесь просители никакого права не имеют, и для того надлежит Сенату отказать им. Равномерно же прибавя он еще и то, что на вторичное Ее Императорскому Величеству поданное письмо, коим он просил о награждении из предковых имений или о пожаловании пенсии сестрам его, в резолюцию от Ее Императорского Величества надписано, чтоб довольствоваться прежнею резолюциею. К которым еще, и то причиною и побуждением своего намерения паче сим признавает:
5-е, что самолюбием воображая себе получением пожеланиям и страстям его преимущества, вяще всего к тому намерению склонясь утвердился.
С сими, как во огорчение себе почитающими, так и своелюбию его знатнейшими преимуществами, ласкающими причинами, побужденным состоя, и спомня он, Мирович, слышанных в прошлом 1763-м году в октябре месяце от отставного барабанщика, коего как он по имени, ниже жительства его не знает, то и толь же мало и сыскан, и в том удостоверен быть не мог (сколь же мало в том и большой к точному сего дела изъяснению надобности не предвидится), о содержании Ивана Антоновича в крепости Шлиссельбургской речей, и находясь уже тогда зараженным как против Ее Императорского Величества ненавистью, так ласканием своего собственного по страстям его к большим чинам и преимуществам желания наполненным, восприял намерение все свои силы, разум и помышление в том употребить, чтоб оного Ивана Антоновича, выведши из крепости Шлиссельбургской, привесть в Санкт-Петербург для возведения его на престол всероссийский!
Но, находив, что в таком его важном намерении исполнения, а паче в рассуждении вывода Ивана Антоновича из упомянутой крепости (и в чем он, Мирович, больше, нежели в приводе оного Ивана Антоновича в Санкт-Петербург, яко и в самых ко возведению оного на престол потребных предвидениев, мер и производств затруднений находил), необходимо верного, надежного и к тому во всем способного человека в товарищи иметь нужда состоять могла, к сему же, однако, никого лучшего и способнейшего не изобрел, как давнейшего и с ним, Мировичем, в нравах совсем сходного своего приятеля, Великолуцкого пехотного полку поручика Апполона Ушакова. То, как уже твердо в нем, Мировиче, те злодейские мысли апреля с 1-го числа сего года вкоренены были, сыскав в прошедшем мае месяце, около 8-го и 9-го числа, упомянутого своего друга Апполона Ушакова, состоящего тогда у Исакиевского моста при кордегардии на карауле, и вышед с ним из кордегардии, начал ему о злом своем намерении, сперва несколько окольными возражениями открываться, и хотя он, Ушаков, при выражении тех речей несколько в робость и пришел, но потом, поправя себя, спрашивал: что бы такое было, и с каким намерением Мирович ему о том объявляет?
