Щенков пожал плечами и ничего не ответил.
— Думаю перебросить вас за линию железной дороги, а груз лишний, девушек да тещ, здесь оставим, в семейном лагере. Что вы на это скажете?
— Мой отряд никуда отсюда не пойдет, — быстро заговорил Щенков. — Это уж как хотите!
— То есть как не пойдет? Будет приказ, — спокойно возразил я.
— Ну, приказ! Это ведь не армия, а партизаны! Нет, не пойдет, да и я не считаю это, ну, целесообразным, что ли…
— Почему же? — внутренне вспыхнув, но тем ровнее и отчетливее выговаривая слова, допытывался я.
— Одним словом, не согласятся люди — и все!
— Ну, а если вы им прикажете, тогда что? В полицию, что ли, побегут?
— Некоторые, может, и в полицию побегут.
— Значит, в отряде у вас есть заведомые предатели?
Щенков снова пожал плечами. Лицо его приняло скучающее выражение.
— Как же вы хотите воевать с непроверенными людьми и с такой дисциплиной? — продолжал я, сам в это время напряженно следил за своим спутником и мучительно обдумывал, правильно ли то, что я собираюсь сделать, и, очевидно, сделаю вот теперь, скоро, здесь в лесу, — подниму пистолет и выстрелю прямо в это скучающее лицо с безжизненными, прозрачными глазами. Еще раз я попытаюсь обратиться к совести этого человека. Если она у него есть еще, тогда с ним можно работать, предоставить возможность искупить вину. Если нет…
— Слушайте, майор, — сказал я, — ведь вы знаете, что дисциплина — вопрос первостепенной важности, особенно здесь, в тылу врага. Ну, вы, очевидно, не умеете, не хотите справляться с распущенностью как командир. Попробуйте проявить себя на штабной работе. Я вас сниму с отряда и возьму к себе в помощники. Покажите, на что вы способны.
Щенков стремительно обернулся ко мне, лицо его исказилось от плохо скрываемой злобы:
— Что вы, что вы, товарищ полковник! За что?
— То есть как — за что? Как это вы задаете мне такой нелепый вопрос? На такую работу, назначают не за провинности, а по особому доверию. Сядемте, товарищи, — сказал я.
Мне нужно было сесть, чтобы успокоиться и принять окончательно почти уже принятое решение. Мы сели.
— Ну, знаем мы эту политграмоту! — запальчиво возразил Щенков. — С отряда снимаете, значит не доверяете. Нет, я не пойду к вам в помощники. Насильно вы меня не заставите, это не армия!
Но ведь я по форме и по существу являюсь для вас старшим командиром, и вы обязаны выполнять то, что вам будет мною приказано.
— Ну, это как сказать!
Мы сидели на пнях вырубки в нескольких шагах один от другого. Я молчал, и все молчали. Щенков досадливо отвернулся и прутиком сбивал пыль с сапог. И тут я почувствовал, что решение, внутренне принятое мной, бесповоротно. Я поднял пистолет, прицелился в тугой затылок Щенкова и спустил курок. Раздался легкий щелчок. Осечка. Заметив общее движение, Щенков обернулся ко мне, ища причины того, что Алексейчик и комиссар соскочили с места, Я привел в порядок пистолет, — теперь я действовал автоматически, — поднял его и прицелился майору в переносицу. Он закричал от испуга и беспорядочно задвигал руками, отыскивая кобуру. Я всадил в него три пули подряд.
— Пойдемте, товарищи, — сказал я, вставая с пня. Алексейчик и комиссар смотрели на меня, словно не понимая еще толком, что произошло. — Ничего, ничего! Ничего не случилось, — сказал я и пошел назад по тропинке. Товарищи шли позади меня. Я шагал молча, и они молчали.
В этот момент я подумал, что убивать вот этак не легко, может труднее, чем самому подвергаться смертельной опасности, но ведь, идя в тыл врага, мы должны быть готовы ко всему.
Мы вернулись в лагерь, и я приказал зарыть Щенкова, а сам с Иосифом Павловичем Урбановичем и группой других людей выехал в его отряд.
Бойцов выстроили на поляне.
— Сегодня я расстрелял вашего командира! — обратился я к строю.
Многоголосый крик одобрения был мне ответом. Я сказал бойцам о том, что железная дисциплина является первым условием, необходимым для успешной борьбы в тылу врага. Я откровенно высказал им все, о чем передумал за эти часы. Имея перед собой человека, преданного делу защиты родины, я использую все меры, чтобы дойти до его сердца, научить, вдохновить, привить чувство долга и ответственности перед своей страной, перед своим народом, верности боевому долгу, беспощадности к врагу. Я буду действовать разъяснениями и убеждениями, если потребуется — собственным примером. Но в отношении людей, не внушающих доверия и не желающих доказывать свою преданность советской родине активной борьбой с врагом, разговор будет короткий, С такими я не остановлюсь перед тем, чтобы расстрелять, если надо, собственными руками.
На следующий день ко мне вызвали подозрительного начальника разведки. Я решил с этим поговорить более откровенно и предложить ему искупить свою вину боевыми делами. Мне в тот момент было хорошо известно, что многие «сбежавшие» из плена выдали там подписки работать по заданию гестапо. И хотя подавляющее большинство из них в этом не признавалось, я знал, что они могут воевать с оккупантами.
«Все же, — думал я, — русский он человек. Может быть, нащупаю еще сохранившееся в нем наше, советское. Пусть даст обещание и покажет на деле, что он способен бороться». Но все в этом человеке оказалось чужим. В вежливой форме я предложил ему отойти со мной в сторону — побеседовать. Мы до этого не знали друг друга и только теперь познакомились. Казалось бы, для него должно было быть достаточно того, что меня прислала Москва, тем не менее его поведение было крайне подозрительным. Отходя за мной, он, поднимаясь, еле заметным движением руки расстегнул кобуру револьвера. Я не подал виду, что заметил его жест.
Отойдя шагов на сорок, я сел на спиленное дерево и указал против себя место «начальнику разведки». Он нехотя сел. Я попытался вызвать его на душевный разговор, но он не проявил к этому ни малейшего желания. Его правая рука все время была готова взяться за револьвер.
Разговор явно не клеился, и я предложил своему собеседнику пойти передохнуть с дороги, а беседу отложить на завтра. Но и это не произвело на него никакого впечатления.
Мы вернулись. Гость ушел в землянку к своим знакомым. Ко мне подошел Урбанович.
— Что вы делаете, Григорий Матвеевич?! — сказал он взволнованно. — Разве вы не заметили, как вел себя этот тип? Мы со Шлыковым тут все глаза проглядели и были наготове, думали, неровен час…
— Да, тип, — повторил я, думая о начальнике разведки отряда «Советская Беларусь». — Придется, пожалуй, и этого убирать.
— Мы его сами давно бы убрали, — оживленно заговорил Урбанович, — да вот капитана Бокова никак уговорить не можем. Они вместе, видите ли, в плену у гитлеровцев были, вместе же и бежали, ну, командир и стоит за него горой. Боков-то у нас на хорошем счету. Хотя и пьет без меры, но воюет здорово и себя не жалеет. А ведь этот — не поймешь, что и за человек: как дело до боя, так он и в кусты. Ну, вот попробуйте доказать все это Владимиру Николаевичу. И слушать не желает. «Я, говорит, и за себя и за него буду драться, а его не троньте, пусть ведет себя, как знает…»
Я вспомнил, что Алексейчик мне рассказывал о каком-то адъютанте начальника разведки, оказавшемся гитлеровским шпионом, и спросил Урбановича:
— А когда адъютанта расстреливали, — кто отдал приказ? Не Боков?
— Он, — подтвердил Урбанович, — точнее сказать, он сам застрелил адъютанта, своего дружка. Тут, видите, как дело вышло. Когда мы собирались допросить шпиона по-настоящему, подходит Боков и говорит: «Чего тут со всякой сволочью возиться!» И пристрелил его у всех на глазах. Я и теперь не понимаю: сделал это Владимир Николаевич спьяну или сознательно… А этот негодяй другого адъютанта себе подобрал. Видели — косоглазый такой, все ходит за ним. Сбежал он в отряд «Советская Беларусь» из полиции. Мы с Жижко знали об этом и предлагали проверить бывшего полицая на боевом задании. А этот, говорят, заявил Бокову, что проверит сам новичка на задании по разведке, и вот месяца не прошло, а он его уже своим адъютантом назначил. Ну вот, что хотите, то и делайте с этими Людьми, а Доказать капитану Бокову, что они предатели, невозможно.
Что делать, как быть? К концу дня я получил донесение от нашего человека, работавшего переводчиком в Слониме. Наряду с другими данными он сообщал о засылке агентуры гестапо к партизанам. Среди других оказался и сбежавший к нам полицейский, ставший адъютантом начальника разведки.
Мне стало все ясно, и я, не колеблясь, в тот же вечер отдал приказ Шлыкову и десантнику Калугину расстрелять начальника разведки отряда «Советская Беларусь» вместе с его косоглазым «адъютантом».
Мы быстро освободились от троих явных предателей, но этого было далеко не достаточно. Надо было подтягивать дисциплину в отрядах и поднимать их боевую активность. Наиболее боеспособный состав людей оказался только в отряде имени Кирова, где был командиром Щенков. В этот отряд я назначил командиром лейтенанта Аркадия Краснова. Сибиряк, отчаянный вояка, попав в окружение, он умудрился всю первую зиму пробыть в лесу сначала совершенно один, а потом вместе с товарищем, но в плен не попал и в приписники пойти не согласился.
