Я побежал к самолету. Оглашая окрестности страшным ревом, «ЛИ-2» подруливал к группе деревьев. Летчик оказался нашим знакомым: неделю тому назад мы с ним летели сюда. Ребята быстро разгрузили самолет и тщательно замаскировали плоскости и фюзеляж сосновыми ветками.
Занималась заря. Оставив в кустах у машины небольшую охрану, я отправил всех прилетевших людей в ближайший лес. Перед уходом с площадки мы с командиром корабля прошлись по полю и в свете разгоравшейся зари осмотрели место для старта. Из лагеря должны были привезти завтрак для экипажа и людей, занятых на разгрузке и охране машины. Завтрак запаздывал. Летчики рассказали мне, как они в прошлый раз, выбросив нас, возвращались на Большую землю. Приземлиться им на промежуточном аэродроме в районе Сарны не удалось, и они перелетали линию фронта в девять часов утра.
— Пришлось итти на бреющем полете, над головами гитлеровцев и над траншеями. Палили по нас нещадно, в корпусе машины мы потом обнаружили двадцать две пробоины пулевых и одно попадание мелкокалиберного снаряда, который, к счастью, не взорвался, а только сделал две пробоины в стенках фюзеляжа. Но эта машина сделана на нашем заводе, очень крепкая, и мы благополучно дотянули до своего аэродрома, — рассказывал пилот товарищ Быстров.
С разных концов поля начали поступать донесения о том, что на поле появляются крестьяне, едущие по различным надобностям в лес. Я приказал всех посторонних лиц задерживать до десяти часов вечера. После завтрака предложил экипажу ложиться отдыхать.
Но не тут-то было! Впервые попавшие в партизанский тыл летчики вступили в оживленную беседу с партизанами, а те, в свою очередь, начали с увлечением расспрашивать о Большой земле. Я же всячески хотел создать условия для отдыха экипажа. Поэтому приказал прекратить всякие разговоры. Несмотря на повторный строгий приказ, люди еще долго переползали от одного куста к другому, и то тут, то там слышались предательские шорохи и шушуканье.
А солнце словно застыло в зените. Казалось, вечер не наступит совсем. Наконец часам к пятнадцати все успокоилось. Решил и я прилечь на часок, но уснуть мне не удалось. Время от времени с разных концов площадки раздавались винтовочные выстрелы. Я посылал связных, и они неизменно докладывали, что это нечаянно выстрелил тот или иной постовой. Нервы снова мучительно напряглись: скорее бы вечер!
Вот уже и восемнадцатый час на исходе. Теперь с каждой минутой нападение гитлеровцев на посадочную площадку становилось все менее вероятным. Я уже начал успокаиваться и дремать, как вдруг, примерно в километре от нас, раздался взрыв. Вслед за ним прозвучало несколько беспорядочных выстрелов и снова все стихло. Сон соскочил с меня мгновенно. Я выслал связных к месту взрыва, но прискакавший верховой доложил, что в руках у одного бойца нечаянно взорвалась граната и ранила четырех партизан, а люди из соседней заставы вообразили, что это напали гитлеровцы, и открыли беглый огонь по опушке.
Меня разбирала злость. «Нет, — думал я, — с такой партизанщиной воевать нельзя! Лучше иметь полсотни дисциплинированных бойцов, чем тысячи таких вот, у которых гранаты рвутся в руках сами собой и винтовки стреляют без ведома своих хозяев. Воинская часть из кого бы ни была она создана и в каких бы условиях ни находилась, должна иметь такую организацию, при которой все подчинено единой воле, подтянуто и напряжено, как сжатая пружина».
Солнце легло, наконец, на линию горизонта. К площадке начали подвозить раненых. Я пригласил командира экипажа еще раз осмотреть стартовую площадку. Но командир экипажа, капитан Быстрое, за благополучный взлет совершенно не беспокоился. Мы вернулись к машине. Погрузка раненых заканчивалась. С наступлением темноты большинство людей, несших охрану в разных участках поля, сгрудилось около самолета. Многим хотелось взглянуть собственными глазами на дорогого посланца родины. Некоторые, словно не веря глазам, щупали плоскости самолета руками.
Наступил ответственный момент взлета. Окрестности огласились страшным ревом заработавших на полном газу лопастей пропеллеров. Машина дрогнула, закачалась, двинулась с места и поползла, медленно набирая скорость.
Но что это? Самолет с места начал уклоняться влево и устремился прямо на группу высоких елей, подступавших тупым клином к направлению взлета. Сердце у меня тревожно забилось, а машина, уже набрав скорость, слилась с темным фоном леса.
Вот она как-то неестественно подпрыгнула и начала разворачиваться вправо. Поздно! Концом левой плоскости она ударилась о высокую могучую ель и, точно огромная хищная птица, развернулась и бросилась на вершины деревьев. Ели затрещали, как сухой тростник. Самолет провалился между ними, и от него повалил густой черный дым, а сквозь ветви хвои начали просвечивать сине-розовые языки пламени.
Люди с разных сторон бросились к горящему самолету спасать раненых, экипаж, грузы. Я бежал сколько было у меня силы, а ноги подламывались, и сердце, казалось, разорвется на части. Мы не добежали метров пятьдесят — семьдесят, когда в горящем самолете начали рваться боеприпасы, а еще через несколько секунд произошел сильный взрыв бензобаков. Остатки машины и соседние ели, облитые горящим бензином, превратились в огромный пылающий костер. Нетрудно представить себе, что испытывали мы в этот момент. Машина, раненые, документы — все погибло, — думал я. А главное, этого могло не быть. Самолет можно было откатить с наступлением темноты в любом направлении, чтобы взлететь наверняка без риска. Второго самолета теперь на это поле не пошлют, другой посадочной площадки у нас нет, следовательно, исключается возможность принимать самолеты, получать необходимый груз для обеспечения боевой задачи.
«Конец! — подумал я, останавливаясь и закрывая глаза. — Погибли все…» Но ко мне подбежал Алексейчик и доложил, что летчики живы, раненых и документы тоже успели выгрузить из самолета. Я посмотрел на него, почти не сомневаясь в том, что он меня обманывает, но от леса подбежал командир отряда имени Кирова, Краснов Аркадий, и подтвердил, что экипаж и все раненые спасены.
«Как же это могло получиться? — недоумевал я. — Ведь машина загорелась не больше чем через полторы минуты после падения. Столько же примерно времени прошло до взрыва бензобаков. Как же за две-три минуты успели выгрузить двадцать пять человек из полуразодранной машины?»
Но факт оставался фактом. Русские люди, даже при всей распущенности, царившей в этих партизанских отрядах, в минуту смертельной опасности для товарищей показали чудо организованности и бесстрашия.
Большинство провожавших, как оказалось, бежало вслед за самолетом. Десятка два верховых скакали по сторонам, почти не отставая от плоскостей, до самого взлета машины. Сырые ветви хвои, смягчив удар, послужили неплохим амортизатором, и машина, сломав вершины елей, застряла на обломках стволов на высоте в полтора метра от земли. И люди успели выхватить из горящей машины раненых, получивших дополнительно по одному, по два синяка на теле.
Больше всех пострадал командир корабля Быстрое — он при падении сломал ногу, остальные члены экипажа отделались ушибами. Но моральный удар оказался куда более тяжелым, чем физический. К числу раненых добавился командир самолета. Исчезла надежда тяжело раненных на быструю квалифицированную медпомощь в Москве. Меня обвинили в неправильном выборе посадочной площадки. Началась ненужная переписка: как, мол, случилось, почему, кто виновен?
Однако, ко всеобщему нашему удовлетворению, через несколько ночей к нам прилетел командир авиачасти, к которой принадлежал экипаж сгоревшей машины, и, погрузив большую часть раненых, ночью благополучно взлетел с той же площадки и доставил их на Большую землю. И этим подтвердил пригодность нашего взлетного поля.
Проводив второй самолет, мы начали готовиться к переносу полученной с первым самолетом мощной радиоустановки, оружия и боеприпасов через линию железной дороги — туда, где находилось основное ядро десантной группы и главный штаб партизанских соединений.
4. Бой на линии
Переход через линию железной дороги в то время представлял огромные трудности. Гитлеровцы вырубили лес по обеим сторонам полотна метров на сто пятьдесят, устроили завалы, а в некоторых местах даже заминировали подходы к полотну. Вдоль всей линии они понастроили дзоты на расстоянии метров пятисот друг от друга, и каждый метр от насыпи до опушки леса у них был хорошо пристрелян. Переход наш усложнялся еще тем, что нам необходимо было переправить около тонны боеприпасов и аппаратуры, причем рация и запасные части к ней были так тяжелы, что их можно было везти только на лошадях.
Для перехода я решил отобрать группу в двести сорок лучших бойцов, имея в виду некоторых из них использовать потом, по ту сторону линии, на ответственных боевых операциях, под руководством командиров-десантников. Но это оказалось не так просто. Засидевшиеся на одном месте люди отвыкли от больших переходов, а связь партизанских отрядов с главным штабом соединения оказалась слабой, и командиры отнюдь не спешили предоставить в мое распоряжение лучших своих людей. Когда подразделение все же было сформировано, весь груз мы распределили на сто пятьдесят узлов и два конных вьюка.
