Поведав ему о нашем желании вступить в легион, мы услышали следующий ответ:
– Рим всегда рад добровольцам, особенно – храбрым молодым германцам. В эти суровые времена немногие идут под наши орлы и знамена по собственному выбору. Но вот ходить в атаку с копьем наперевес, замыкая шеренгу? Ничтожное вознаграждение за услугу, которую вы мне сегодня оказали. – Попросив одного из часовых одолжить ему вощеную дощечку, офицер черкнул на ней несколько строк и вернул патрульному со словами:
– Проследи за тем, чтобы она попала к полководцу.
Повернувшись к нам, он пояснил:
– Я написал, что настоятельно рекомендую зачислить вас в его личную охрану.
Проворно вскочив в седло, офицер махнул нам рукой в знак прощания, и, пришпорив лошадь, был таков.
Стоявший рядом с нами часовой лишь присвистнул и завистливо произнес:
– Везет же некоторым. Знаете, кто это был? Комит Мажориан, вот кто. Правая рука полководца Аэция, самого влиятельного человека во всей империи.
Так мы оказались в римской армии. Но перед тем как присоединиться к охранявшим Аэция bucellarii – по большей части, франкам и алеманнам, набранным из auxilia palatina и vexillationes palatinae , лучших армейских подразделений, – нам пришлось пройти серьезную подготовку.
Некоторые германцы (но лишь те, кто никогда не дрался с римлянами) полагают, что раз уж Рим сейчас слаб, то и солдаты его должны быть трусливыми или плохо тренированными. Как человек, служивший в расквартированной в Галлии римской армии, могу со всей определенностью заявить, что подобные предположения абсолютно не соответствуют действительности. Вместе с другими рекрутами мы научились метать копья и дротики и драться на мечах. Практиковались сначала на фигурах людей и животных, вырезанных из дерева; затем, используя притупленное оружие, – друг на друге. Нас обучали дисциплине и строевой подготовке, причем инструкторы попадались такие беспощадные, что некоторые рекруты теряли сознание прямо на тренировочных площадках. Ни со мной, ни с Гибвультом подобного никогда не случалось, – с оружием мы, как и все германцы, умели обращаться с раннего детства, да и тяжелые тренировки нам были не в диковинку. Прежде всего, нас обучали дисциплине: держать строй и повиноваться приказам. Дисциплина – бич всех германцев; именно ее отсутствие приводило к тому, что из почти всех битв с римлянами мы выходили проигравшими. Понимаешь, Тит Валерий, в отличие от вас, римлян, мы, германцы, никогда не боимся оказаться наказанными или даже выпоротыми нашими школьными наставниками. Именно поэтому, полагаю, мы более отважны в бою; вы же – более дисциплинированны. Как бы то ни было, пройдя все испытательные тесты, мы с Гибвультом были зачислены в личную охрану полководца. Тут же нам, новоиспеченным bucellarii , выдали великолепное обмундирование: кольчугу, шлем греческого, или аттического, типа, гораздо более тяжелый, нежели те шлемы с гребнями, что носят обычные солдаты, spatha из превосходной испанской стали, прочный овальный щит, копье и дротик.
Об Аэции, которого я сопровождал во время его последних галльских кампаний и на чьей стороне сражался на Каталаунских полях, могу сказать лишь одно: лучше человека я не встречал. Храбрый, искренний, великодушный, никогда не требовавший от других того, чего он сам не мог сделать, – мы, германцы, служили ему с удовольствием. За него я бы без раздумий отдал свою жизнь. К сожалению, возможности такой не представилось, так как, пойдя на встречу с императором, он нас с собой не взял.
Рим же ваш действительно великий Stadt . Мы (то есть Аэций с охраной и небольшой свитой, состоявшей из офицеров и слуг) въехали в город с севера, по Фламинианской дороге; справа от нас нес свои воды Тибр. Стоящий посреди унылой равнины, Рим защищен высокой кирпичной стеной, возведенной по приказу императора Аврелиана в годы нашествий моего племени, алеманнов. Проскакав под огромной аркой Фламинианских ворот, с каждой из сторон которых высились могучие башни из белого мрамора, мы устремились вниз по все той же дороге (теперь уже улице), миновали гигантский мавзолей Августа со стоящими перед ним двумя высокими колоннами из Египта, проехали через арку Марка Аврелия и под громадным акведуком Аква Вирго. (Сам понимаешь, то был мой первый визит в город, и названия всех этих строений я узнал много позднее.)
Наконец, оставив позади себя Капитолий с венчавшими его вершину величественными строениями, мы оказались у Римского форума, окруженного десятками храмов, базилик и статуй. Оттуда мы выскочили на пролегавшую под Палатином Священную дорогу и, проехав под аркой Тита, очутились у Колизея, самого грандиозного сооружения из тех, что мне когда-либо доводилось видеть. Можно ли, спросил я тогда себя, словами описать это чудо? У ехавшего рядом со мной Гибвульта, помню, от изумления аж челюсть отвисла. “Да это же сыр – огромный сыр!” – пробормотал он, не скрывая восторга. Я уже собирался в шутку обозвать его невежественным варваром, когда вдруг понял, что мой друг недалеко ушел от истины. Колизей действительно – по крайней мере, на расстоянии – был похож на гигантский кусок сыра, который бы украсил стол самого Одина.
От Колизея, или амфитеатра Флавиев, как его еще называют, до дворца Коммода, где нам должно было остановиться, мы добрались за пару минут. К нашему приезду все во дворце было уже готово. (Как я понимаю, об этом позаботился ты, Тит.) Что думал об этом “заимствовании” императорской собственности Валентиниан, я могу лишь догадываться.
Для нас с Гибвультом, никогда иначе как деревенской или лагерной жизнью не живших, все там было в диковинку. Ели мы в мраморных залах, спали на мягких перинах. Аэций, требовательный и жесткий, когда то было нужно, но беспечный и снисходительный, когда дела шли хорошо, готовясь к своей встрече с императором (о цели которой мы, конечно же, ничего не знали), позволил нам дежурить во дворце по очереди, так что мы с Гибвультом несколько раз выбирались в город осматривать достопримечательности. Я мог бы целую книгу написать (если б был обучен грамоте), рассказывая о Риме и его красотах. Но чтобы не утомлять тебя, Тит, друг мой, перечислю лишь то, что произвело на меня наибольшее впечатление: Колизей (его я уже видел – издалека); термы Каракаллы и Диоклетиана, размерами с некоторые галльские города; цирк Максима, едва ли не с милю длиной; форум Траяна, окруженный множеством крытых рынков, торговых лавок и галерей; величественный Пантеон с его громадным куполом; базилика Святого Петра, стоящая у холма Ватикана, по ту сторону городской стены (о ней говорят, что это крупнейший храм империи); доходные дома – знаменитая Инсула Феликула – по высоте превосходящие колонну Траяна и считающиеся одним из чудес римского мира; и, прежде всего, громадные акведуки, расползшиеся по городу, словно Ормы [65] .
И все это создали простые смертные! Я-то, признаюсь, всегда считал, что подобное по силам лишь Богам или титанам. Вот и думаю теперь: как мог народ, сотворивший такое великолепие, допустить, чтобы город, на который не посмел напасть даже Ганнибал, был взят готами? (Впрочем, за исключением нескольких больших вилл на Целии, которые – ввиду того, что сильно пострадали и не могут быть приведены в прежнее состояние – кое-как были отремонтированы и теперь используются в качестве приютов для смертельно больных, почти ничто в Риме не напоминает сегодня о Великом Разграблении, хотя память о нем и сейчас живет в сердцах римлян.) Язычники твердят, что Боги покинули город, после того как были закрыты их храмы. Может, так оно и есть, не знаю. Очевидно лишь одно: нынешние римляне мало походят на своих предков, тех, что завоевали Карфаген, а затем и весь мир.
Каждый день я наблюдал одну и ту же картину: сотни бедняков (а зачастую, что весьма постыдно, и людей отнюдь не бедных) толкутся на лестницах в ожидании краюхи хлеба, куска мяса или амфоры масла. Получить их может каждый свободный глава семьи, предъявивший специальный жетон, tessera . Находясь на содержании государства, эти избалованные тунеядцы не изъявляют никакого желания работать; дни свои они проводят в термах (попасть куда можно всего за пару монет), где свободно общаются с людьми известными и состоятельными. Случается, что в цирке или на арене проводятся Игры – как правило, за счет императора либо же квесторов, преторов, сенаторов и консулов, – тогда эти приживальщики ручьем стекаются туда, целыми днями делая ставки на исход гонок. На подобного рода представления тратятся огромные суммы; слышал, что у Петрония Максима (к нему я еще вернусь) на организацию одного из таких ушло не менее четырех тысяч фунтов золота.
Разве не патриции должны подавать плебеям, как назывались в прежние времена высшие и низшие слои граждан, теперь именуемые honestiores и humiliores , пример того, как следует себя вести? Так нет же: нобилитет думает лишь об удовольствиях и развлечениях, похваляясь своими богатыми одеяниями и золотыми либо серебряными экипажами, в которых эти толстосумы на бешеной скорости гоняют по городу, нисколько не заботясь о безопасности прохожих.
