— Что-то не видно на пляже нашей мисс мыс Т… Некий весьма достойный юноша непозволительно сильно скучает без нашей звезды и шалуньи. Конечно, его фамилия пока не Вертинский… — Слово «Вертинский» старичок произнес, изящно грассируя, после чего тоненько, как девочка, рассмеялся, очень довольный своей шуткой. — Кстати, некий весьма достойный юноша, милая барышня, сообщил мне совершенно серьезно и совершенно секретно, что может даже застрелиться.
«Привет, о смерть! Джульетта хочет так…» — радостно вспыхнуло в голове у Анечки, и она из-за занавески посмотрела в окно. Да. Все именно так и было: Шенечка в своей детской панамке стоял в конце аллеи, прислонившись спиной к последнему тонкому кипарису.
— Да где же он возьмет пистолет? — рассмеялась Анечка.
— Вы несерьезны, любезная барышня. Тот, кто задумал себя убить, найдет оружие. Неужели вам не страшно, милая барышня, взять на себя ответственность за чужую судьбу? Может быть, то, что я скажу сейчас, останется для вас непонятным, но я всю жизнь находился в связи с одной весьма скучной дамой только потому, чтобы она не узнала горя оставленной, которого, я уверен, она бы не перенесла. Подумайте хорошенько над этим, любезная барышня. — И, припадая на черный зонтик, белый старичок важно удалился, оставив на коричневом деревянном, крашенном масляной краской полу тумачные следы своих парусиновых туфель.
Но Анечка хорошенько думать над словами парусинового старичка не стала. То есть она вообще не стала об этом думать, во всяком случае так, как хотел этого старичок. Конечно, ей не хотелось, чтобы Шенечка по правде застрелился. Но, во-первых, она никому бы не поверила, что он может это сделать, а во-вторых, старичок даже не мог подозревать, как понравились ей его слова («Привет, о смерть! Джульетта хочет так…»), да и какая же девушка не мечтает втайне, чтобы кто-нибудь из-за нее так страдал, что даже хотел бы — нет, нет, не застрелился бы, конечно, не умер, боже упаси, это было бы просто ужасно! — но только хотел, хотел из-за нее застрелиться?!
Внезапно переменилась погода, изо дня в день стали лить южные приморские осенние безнадежные дожди. Сверху и снизу, со всех сторон, поселок обложила теплая душистая, как бы сладкая и липкая вода. Началось паническое бегство северян с юга. Толпы людей хлынули на дороги, вокзалы, автобусные станции, в машины, в аэропорты, на пароходы. Оставшиеся отчаянные курортники залезли в плащи, в сапоги, под зонты и в таком виде — словно наперекор известной пословице — стали дожидаться у моря погоды, изредка появляясь в парках и у моря, но большею частью сидя во временных своих домах и попивая со своими случайными хозяевами сладкий домашний мускат. Опустели по всему побережью пляжи, столовые, кафе, рестораны, кинотеатры и танцплощадки, исчезли со скал отважные разноцветные человечки, а с зеленых гор — брезентовые палатки защитного цвета (разноцветные палатки украсили горы уже потом, через много лет), исчезли со стихийных стоянок стайки легковых автомобилей (небольшие стайки серых машин, среди которых было немало и с деревянными кузовами, — разноцветные стада разнообразных машин заполоняли Крым летом тоже значительно позже), дожди лили не переставая.
Но Анечке нравилось плавать под дождем в теплом пенистом игривом море, а Якову Рослову больше нравилось ловить рыбу между большими осклизлыми камнями у дальних скал или пить домашний мускат с хозяином на веранде, и купаться ей приходилось мало. В консерватории уже давно начался семестр, и Анечка очень волновалась, что пропускает занятия, но Яков Рослов успокаивал ее, говоря, что все равно полтора месяца все студенты будут рыть в деревне картошку, что он достанет им обоим справку у знакомого врача и они спокойно могут быть еще здесь, потому что все равно никуда не опоздают. Анечка согласилась и дала телеграмму отцу, что слегла, была с сильным гриппом, что теперь все позади, только надо немного отлежаться, чтобы не было осложнений.
Однажды Яков Рослов уехал в ближний городок купить себе кое-что из рыболовных снастей, и Анечка, оставшись одна, пошла на прежний ведомственный пляжик. Шел мелкий дождь. Пляж был пустынным и очень красивым: серая, пыльная прежде галька расцвела. Ярко цвели под дождем и пестрые полотняные тенты. Где-то вдалеке играл духовой оркестр. Две старушки в одинаковых темных плащах с головами, обернутыми целлофаном, как дорогой подарок — о полиэтилене тогда еще не слыхали — сидели на скамейке под тентом и сквозь струйки дождя, стекающие с полотняной крыши, смотрели в серое, рябенькое от дождя море. Под другим тентом сидела мама Шенечки, тоже в плаще и в крошечной красной вязаной шляпке на темени — «менингитке». Рядом с ней на газете были разложены бутерброды и помидоры. Увидев Анечку, мама Шенечки чуть-чуть кивнула ей: может быть, она все же о чем-нибудь сама догадалась, а может быть, Анечке это показалось, ведь Шенечка так и не познакомил их и прежде они никогда не здоровались… На всякий случай Анечка тоже слегка наклонила голову. Сам Шенечка стоял на большом камне в море, недалеко от берега, со стаканом в руке и старательно полоскал горло морской водой. На нем был плащ, кепка, напяленная на уши, а шея до самого подбородка была замотана белым шерстяным шарфом. Как удалось Шенечке уговорить свою бдительную маму, чтобы опоздать ему к началу семестра, и зачем он продлил в то лето свое пребывание у моря под дождем, как и многое в этой истории, навсегда осталось для Анечки загадкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Когда, поплавав далеко за буями, Анечка переодевалась в пляжной будке, ее тихо окликнул голос Шенечки. Она нагнулась и посмотрела в щель между досками: Шенечка с пустым стаканом в руке стоял возле будки, — конечно, с той стороны, откуда его не могла увидеть мама, лицом к морю.
«Можешь больше не беспокоиться обо мне, — сказал ей тогда Шенечка, глядя далеко в море. — Теперь я не застрелюсь. Наоборот. Я стану знаменитым. На весь мир. Теперь я понял, что нужно женщине. Женщине нужна слава. Разве бы ты променяла меня на Рослова, если бы он еще не был внутриконсерваторским и республиканским лауреатом?» Анечке очень понравились эти слова — да еще бы! Какой же девушке не хочется, чтобы мужчина стал знаменитым на весь мир только ради нее? Это, пожалуй, даже лучше, чем обещание застрелиться, ведь знаменитые мужчины прославляют в веках и своих возлюбленных!
Но все же, глядя в щель будки на опять румяное, в светлых кудряшках лицо Шенечки со светлым пушком над верхней губой, Анечка не знала, стал бы он после приезда Якова Рослова снова, даже если бы тоже был лауреатом, плавать в ее снах баттерфляем, и потому она ничего не сказала, а только перекинула мокрый купальник через верх будки, достала из кармана плаща маленькое зеркальце и ласково улыбнулась себе, прежде чем выйти на пляж. Когда она вышла из будки, Шенечка с пустым стаканом в руке, не оборачиваясь, быстро уходил к морю.
Зимой в консерватории Анечка и Шенечка почти не встречались: Анечка вышла замуж за Якова Рослова и в перерывах между занятиями носилась по лестницам и коридорам, разыскивала его в аудиториях и кабинетах и совала ему бутерброды в вощеной бумаге, а Шенечка сдал экстерном в зимнюю сессию экзамены за второй курс и перевелся на третий. Встречаясь иногда в коридорах, они только тихо здоровались. На зачете по актерскому мастерству первого курса вокального факультета, куда Анечка заглянула весной из любопытства, новый Ромео говорил другой Джульетте слова из конца третьего акта сцены пятой: «Привет, о смерть! Джульетта хочет так. Ну что ж. Поговорим с тобой, мой ангел. День не настал — есть время впереди», — и в том месте, когда надо было поцеловаться, оба так быстро отвернулись от зрителей, что Анечка, как ни старалась, так все же и не успела заметить по правде ли они поцеловались; и, глядя на них, все — и зрители и члены кафедры — улыбались и шептались между собой: смотрите, они ведь словно созданы друг для друга! И правда, эти двое тоже были до удивления похожи друг на друга: оба невысокие, тонкие, темноволосые, бледные, с серыми глазами. И, встречая их после этого зачета в коридорах и на лестницах консерватории, Анечка первая с ними здоровалась и сокровенно улыбалась, будто одна знала какую-то их тайну…
