Так появилась Дымка.
Большая кошка, выращенная в лабораториях алхимиков, несла в себе и на себе частицу древней магии семейства Корвисс: её массивный серебряный ошейник таил некое хитроумное устройство, позволявшее тому, кто надевал на руку специальный браслет, составлявший пару с ошейником, видеть то же самое, что видела Дымка. Браслет защелкнул на руке Марлин сам Кармор Корвисс, ближайший сподвижник пребывавшего в добровольной ссылке старейшины Воронов, и с тех пор она его не снимала.
Мир тьмы стал миром черно-белых фигур, размытых теней и вечного сумрака. Постепенно девушка и кошка привыкли друг к другу, и Марлин даже перестала вздрагивать всякий раз, когда её рука нащупывала под гладкой шкурой пардуса металл. Она не хотела думать о том, что сделали с Дымкой алхимики, она хотела лишь наслаждаться новым миром, хоть он был и жалким подобием того, который представлялся ей по рассказам Лайона.
Лайон оказался, пожалуй, единственным, кого случившееся нисколько не обрадовало. Их встречам во дворце пришел конец: обретя зрение, девушка обрела и некую более важную роль в семье. На неё уже не смотрели с жалостью, как на беспомощную калеку, её уважали и боялись… точнее, страх вызывала Дымка, но это не имело особого значения. Целителю дали понять, что в его услугах больше не нуждаются, и теперь уже Марлин пришлось изыскивать пути для того, чтобы тайком увидеться с тем, кто долгие годы был её единственным другом.
Чем всё закончилось, Эсме и Кузнечик видели своими глазами, а до этого ещё была неделя медленного угасания…
— Вас пугает, наверное, моё спокойное лицо, — прошептала Марлин. — Я давно знала, что переживу его, ведь отпущенные нам Заступницей сроки трудно сравнивать. Но потерять всё сейчас… Это больно. Простите, я не могу больше говорить.
Кузнечик тихонько вздохнул: он понимал молодую ласточку, наверное, лучше кого-то другого. Она страдала, но была вынуждена повиноваться обычаю и вести себя с достоинством… а ведь страдание должно было лишь усилиться в скором времени — потом, когда она окончательно осознает, что прошлого не вернуть. Ещё он теперь понимал, отчего никто больше не пришел проводить целителя в последний путь: Лайон был молод и должен был прожить ещё много лет, не случись на его пути Марлин Краффтер. Эсме не раз говорила, что слуги Эльги вовсе не всемогущи и не могут восстановить то, чего нет. Должно быть, глаза Марлин лишь с виду казались обычными, здоровыми, а на самом деле чего-то в них не хватало для того, чтобы девушке открылся мир, полный ярких красок.
«Неужели Лайон этого не знал?»
— Оставим безумства влюбленным, — негромко проговорила Эстрелла. — Расскажи мне, зачем ты ищешь целителя, девочка. Сдается мне, тебе вовсе не излечение нужно.
Не успела Эсме ответить, как Марлин Краффтер встала, жестом подзывая Дымку. Кошка одним плавным движением перетекла из угла комнаты, по пути задев колено Кузнечика длинным хвостом. Юнге показалось, что его нога сразу же онемела.
— Вопрос деликатного свойства, я помню, — сказала Марлин. — Что ж, тогда мы…
— Оставайтесь! — перебила Эсме. — Вы рассказали мне о своей жизни, я расскажу кое-что о своей. Быть может, именно вместе вы и сумеете мне помочь, потому что всё и впрямь очень сложно. Я… я даже не знаю, как начать.
Тут Кузнечик сделал такое, чего сам от себя не ожидал: он кашлянул, чтобы привлечь внимание, и хрипло проговорил:
— Покажи им. Покажи… на мне.
Эстрелла удивленно подняла брови, но ничего не сказала; Дымка выжидающе уставилась на Эсме. Целительница взглянула на юнгу с удивлением, которое тотчас же сменилось сомнением пополам с печалью — и, чтобы она не передумала, он протянул руку.
Зажмурился, чтобы ничего не видеть…
«Видишь? Я верю тебе».
— Заступница! — ахнула Эстрелла. — Этого не может быть!
— Это есть, — ответила Эсме. Она обнимала Кузнечика, прижимая к себе его лохматую голову, и юнга чувствовал сквозь отголоски не до конца успокоившейся боли, как колотится в груди её сердце. — И мне с этим приходится жить. Помогите, прошу вас!
Пожилая целительница вздрогнула; к счастью, Эсме не была больна и нуждалась в помощи совсем иного рода, но въевшаяся с годами привычка отвечать на любую просьбу определенным образом дала о себе знать. На лице Эстреллы отражалась борьба, и Кузнечик с восторгом и ужасом понял, что Эсме не ошиблась в выборе.
Эстрелла и впрямь что-то знала.
— Тебе никто не сможет помочь, девочка моя, — сказала она с горечью. — Твой дар, он… ох, прости… мой учитель таких, как ты, называл порчеными. — Слово хлестнуло, как удар бича. — Он твердил, что порченые не умеют исцелять, а только разрушают.
Рука Эсме стиснула плечо Кузнечика.
— Но я могу исцелять, вы же видели.
— Я не знаю! — Эстрелла развела руками. — Возможно, со временем черная сила возобладает над золотой… Мой учитель также говорил, что порченых забирают в Гильдию целителей, где они исчезают бесследно.
Воцарилось молчание, а потом Эсме произнесла упавшим голосом:
— Правильно. Я тебе говорила, Кузнечик? Меня нельзя больше подпускать к раненым…
— Постойте-ка! — сказала Марлин. — Я, конечно, ничего не смыслю в таких делах и даже не знаю, как выглядит золото… Лайон говорил, что облако, которое появляется вокруг его рук во время исцеления, на самом деле золотое, а не серое, каким его видим мы с Дымкой. Но когда он пытался исцелить мои глаза… — тут голос Марлин дрогнул, она ненадолго замолчала. — Я всё видела со стороны. Только на третий раз облако было таким, как обычно, а до этого оно показалось мне… странным. В нем смешивались два цвета — должно быть, золотой и черный.
Теперь настал черед Эстреллы и Эсме изумленно глядеть на Марлин, и Кузнечик не сразу осознал, что именно в её словах встревожило и его самого. Только на третий раз, сказала она. Три! Но разве целителю, который взялся за невыполнимое задание, могли быть дарованы три шанса? Ему следовало бы умереть сразу…
— Т-три раза? — ошеломленно спросила Эстрелла. — Отчего я об этом слышу впервые?!
— А это так важно? — проговорила Марлин, и по её щеке скатилась слеза. — Какая разница…
— Огромная! — воскликнула пожилая целительница. — Если Лайон тоже был порченым… если он обладал этой черной силой, но мог исцелять…
И беседа плавно перетекла в новое русло. Кузнечик слушал и думал о том, что Эстрелла и Марлин Краффтер с радостью ухватились за чужую беду — хрупкую соломинку над пропастью собственного горя. Ещё он думал о тех, с кем ему совершенно точно уже никогда не удастся свидеться вновь, и от этого сердце превращалось в тяжелый камень. «Им не разгадать сейчас этой тайны, — сказал он себе, наблюдая за тремя женщинами. — Впрочем, разве это имеет значение? Быть может, хоть кому-то после этих разговоров станет легче…» Дымка подошла, обнюхала его, смешно привстав на задние лапы, и с тяжелым вздохом улеглась в ногах. Ей тоже сделалось скучно… или грустно?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
