У Дени пылали щеки, но в темноте Ирри этого видеть не могла. Служанка молча положила руку ей на грудь, взяла в рот сосок. Другая рука скользнула вдоль легкой выпуклости живота, прокралась сквозь поросль серебристо-золотых волос и стала двигаться между ног Дени. Всего через несколько мгновений бедра Дени напряглись, грудь поднялась, и по всему телу прошла дрожь. У нее — а может быть у Дрогона — вырвался крик. Ирри, все так же молча, свернулась калачиком и в тот же миг уснула опять.
Наутро все это показалось Дени сном, и уж сир Джорах, во всяком случае, не имел к этому никакого отношения. Ей нужен Дрого, ее солнце и звезды. Не Ирри и не сир Джорах, а Дрого. Но Дрого мертв. Она думала, что и чувства ее умерли вместе с ним там, в красной пустыне, но одного предательского поцелуя оказалось довольно, чтобы вернуть их к жизни. Он не должен был меня целовать. Он возомнил себе невесть что, а я это допустила. Это не должно повториться. Дени, сжав губы, решительно тряхнула головой, и колокольчик в ее косе тихо звякнул.
Ближе к заливу город немного похорошел. Вдоль берега стояли кирпичные пирамиды, самая высокая из которых насчитывала четыреста футов. На их широких террасах росли всевозможные деревья, вьющиеся лозы и цветы, и ветер нес оттуда аромат зелени и свежести. Над воротами гавани стояла еще одна гигантская гарпия, уже не из бронзы, а из обожженной красной глины. Она сильно раскрошилась, и ее скорпионий хвост стал совсем куцым. Цепь, свисающая с ее глиняных когтей, совсем проржавела. У воды стало прохладнее, и плеск воды у гниющих свай пристани казался успокаивающим.
Агго помог Дени выйти из носилок. Силач Бельвас сидел на тумбе с большим куском жареного мяса.
— Собачатина, — радостно сообщил он, увидев Дени. — В Астапоре собаки вкусные, маленькая королева. На, попробуй! — И он улыбнулся ей сальными губами.
— Спасибо, Бельвас, но я не хочу. — Дени уже приходилось пробовать собачье мясо, но сейчас у нее из головы не шли Безупречные с их проклятыми щенками. Пройдя мимо громадного евнуха, она поднялась по сходням на «Балерион».
Сир Джорах Мормонт ждал ее на палубе.
— У нас побывали работорговцы, ваше величество, — сказал он, склонив голову в поклоне. — Трое, и при каждом дюжина писцов и столько же рабов для услуг. Эта челядь облазила все наши трюмы и переписала все, что у нас есть. — Он проводил Дени на корму. — Сколько человек они предлагают к продаже?
— Нисколько. — Дени сама не знала, что ее так злит — Мормонт или этот город с его удушливой жарой, зловонием и выкрошенным кирпичом. — Они продают не людей, а евнухов. Евнухов, сложенных из кирпича, как и весь Астапор. Как по-твоему — купить мне восемь тысяч кирпичных евнухов-истуканов с мертвыми глазами, которые убивают грудных младенцев, чтобы получить остроконечную шапку, и душат собственных собак? У них даже имен нет. Не называй их людьми, сир.
— Кхалиси, — молвил он, пораженный ее яростью, — Безупречных отбирают еще в детстве и обучают…
— Я вдоволь наслушалась о том, чему их обучают. — На глазах у Дени выступили непрошеные слезы. Она вскинула руку и ударила сира Джораха по лицу, чтобы не расплакаться.
Мормонт потрогал ушибленную щеку.
— Если я чем-то вызвал неудовольствие моей королевы…
— Да, вызвал — и очень большое неудовольствие, сир. Будь ты моим истинным рыцарем, ты никогда не привез бы меня в этот злой город. — (Будь ты моим истинным рыцарем, ты не посмел бы целовать меня, и смотреть на мою грудь, и…)
— Как вашему величеству будет угодно. Я прикажу капитану Гролео, чтобы он отплыл с вечерним приливом в не столь злое место.
— Нет. — Гролео смотрел на них с полубака, и его матросы тоже. Белобородый, ее кровные всадники, Чхику — все бросили свои дела при звуке пощечины. — Я хочу отплыть не вечером, а прямо сейчас, уплыть подальше и никогда больше не оглядываться — хочу, но не могу. Здесь продаются восемь тысяч кирпичных евнухов, и я должна найти способ купить их. — С этими словами Дени оставила Мормонта и спустилась вниз.
Драконы беспокойно шебаршились за резной дверью капитанской каюты. При виде Дени Дрогон поднял голову и закричал, пуская дым из ноздрей, а Визерион захлопал крыльями и попытался сесть ей на плечо, как делал, когда был поменьше.
— Нет, — сказала Дени, осторожно отпихивая его, — для этого ты стал слишком большой, моя радость. — Однако дракон, обвив кремово-золотистым хвостом ее руку и вцепившись когтями в рукав, не желал уступать, и Дени со смехом плюхнулась в кожаное кресло Гролео.
— Они бесятся с тех самых пор, как ты ушла, кхалиси, — доложила ей Ирри. — Визерион всю дверь ободрал когтями, видишь? А Дрогон чуть не сбежал, когда работорговцы пришли поглядеть на них. Я поймала его за хвост, а он меня укусил. — Служанка показала Дени укушенную руку.
— Не пытался ли кто-нибудь из них дохнуть огнем, чтобы вырваться на волю? — Этого Дени страшилась больше всего.
— Нет, кхалиси. Дрогон, правда, пустил огонь, но в воздух. Работорговцы боялись к нему подходить.
Дени поцеловала руку Ирри в месте укуса.
— Мне жаль, что он сделал тебе больно. Драконы не созданы для того, чтобы их запирали в тесных каютах.
— В этом они как кони. И конники. Лошади кричат внизу, кхалиси, и бьют копытами в стены — я слышу. А Чхику говорит, что старухи и малые дети тоже кричат и плачут, когда тебя нет. Они не любят эту водяную повозку, не любят черное соленое море.
— Я знаю. Знаю.
— Моя кхалиси печальна?
— Да, — призналась Дени. — Печальна и растерянна.
— Я могу доставить кхалиси удовольствие. Дени попятилась от нее.
— Нет, Ирри, тебе не нужно этого делать. То, что случилось тогда ночью… ты больше не рабыня для утех, я дала тебе свободу, помнишь? Ты…
— Я служанка Матери Драконов, и для меня честь делать приятное моей кхалиси.
— Нет, я не хочу. — Дени отвернулась. — Оставь меня сейчас. Я хочу побыть одна и подумать.
Она снова вышла на палубу, когда сумерки уже опустились на Залив Работорговцев. Стоя у борта, она смотрела на Астапор. Отсюда он казался почти красивым. Вверху зажглись звезды, внизу шелковые фонарики, которые обещала ей маленькая переводчица Кразниса. Кирпичные пирамиды мерцали огнями. Но на улицах, площадях и в бойцовых ямах теперь темно, а всего темнее в казармах, где маленький мальчик кормит объедками щенка, которого дали ему в тот день, когда лишили его пола.
Позади послышались тихие шаги.
— Кхалиси. — Его голос. — Могу я поговорить с вами откровенно?
Дени не стала оборачиваться — сейчас она была не в силах смотреть на него. Если бы она обернулась, то могла бы снова его ударить. Или заплакать. Или поцеловать его. Она не понимала больше, что хорошо, что плохо, а что безумно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
