друзья детства или друзья по санаторию, с которыми он продолжает постоянно встречаться, знает их семьи: Робер Давид, Филипп Ребероль, Жан Жиродон; отношения с ними крепкие, стабильные до самого конца. Есть также друзья за границей, временно работающие там французы, такие как Жан-Пьер Ришар в Лондоне и позднее в Неаполе, Морис Пенге в Токио, Жорж Райар в Барселоне, Жозетт Пакали или Жан-Клод Бонне в Рабате и т. д., или многочисленные иностранные друзья в Марокко и в Италии.
Социальные и дружеские практики Барта связаны с крайне ритуализированным распорядком его дня. Есть друзья, с которыми он видится наедине или в тесной компании, за выпивкой или за ужином: Франсуа Валь и Северо Сардуй, Филипп Соллерс, с 1966 года Юлия Кристева, Жерар Женетт и его жена Раймонда Дебре-Женетт. Есть те, к кому он ходит на званые ужины и кто открывает путь к более светскому общению: Поль Тевенен, у которой он встречается со множеством знакомых (в частности, с Жаном Жене и Жаком Деррида), чета Дюмайе, Пьер Клоссовски и его жена Дениз Морен, с которой Барт играет на фортепиано в четыре руки. Он снова встречает там Мишеля Бютора и иногда своего друга Жоржа Перро[653], который тоже играет на фортепиано с Дениз. Если Барт и жалуется порой, что скучает на такого рода светских раутах, он в то же время погружен в творческую и нонконформисткую среду. Есть те, с кем он ездит на конференции: Тодоров, Деррида, Мишель Деги, и те, с кем он может отправиться в семейный отпуск: Бютор, Марта Робер, Виолетта Морен, у которой он также регулярно встречается с Пьером Навилем (она вышла за него замуж в 1970 году) и Раймоном Кено. Наконец, есть те, с кем Барт проводит целые вечера, в том числе после ужина, в столичных гей-клубах, в Сен-Жермене или в квартале Монмартр: так, с Мишелем Фуко, Робером Мози и Луи Лепажем, а также с Франсуа Броншвейгом и Брюно Версье Барт иногда посещает Fiacre на улице Шерш-Миди, Apollinaire, Speakeasy на улице Канетт, позднее Pimm’s и Sept, открытые Фабрисом Эмаером в 1964 и 1968 годах на улице Сент-Анн. Время от времени Барт бывает там и один.
Главная встреча этих лет – это, бесспорно, знакомство с Франсуа Броншвейгом, которому он в 1964 году посвятил «Критические эссе». Если Барт часто оказывается жертвой безответной любви – к гетеросексуальным мужчинам или тем, кто его не любит, – то с Броншвейгом у него складываются крепкие любовные и дружеские отношения, которым суждено сохраниться до самой смерти. Хотя Барт в некоторой степени скрывает свою сексуальную жизнь, ограничивая ее специальными местами, с Броншвейгом у него складываются достаточно открытые отношения. Он знакомится с ним в ноябре 1963 года в среде группы Tel Quel. Франсуа Броншвейг, который моложе Барта на тридцать лет (он родился в 1946 году), изучает право и стремится попасть в литературные круги, поскольку начал писать. В декабре они вместе уезжают в Италию, в Венецию, затем в Неаполь, на Капри, в Помпеи и Рим, где проводят сочельник. В течение 1964 года они видятся почти каждый вечер, вместе проводят каникулы, и Барту даже иногда удается поработать в присутствии своего друга в послеобеденное время. Они вместе отправляются на знаменитую «импровизированную конференцию» Франсиса Понжа, организованную Tel Quel 13 марта 1964 года в помещении бывшего Коллежа социологии Жоржа Батая. Их принимают общие друзья – Поль Тевенен, чета Женетт, чета Клоссовски. Они регулярно встречаются вчетвером с Валем и Сардуем. Хотя в конце 1964 года Барт и Броншвейг решают видеться реже, они все еще регулярно проводят время вместе на протяжении всего 1965 года. Едут в Германию в апреле и в Италию в июле. Это достаточно значимая история, чтобы 8 ноября 1965 года в ежедневнике появилась следующая запись: «У Ф. Вторая годовщина знакомства». В 1966 году их отношения принимают более дружеский, нежели любовный характер: довольно регулярно они еще ходят куда-то вместе или ужинают, а летом Франсуа приезжает в Юрт на несколько дней со своими родителями. Едва ли Анриетта Барт была настолько наивна, что не замечала привязанности сына к этому молодому человеку, хотя Барт, верный своему обету молчания в отношениях с матерью, ведет себя с ней очень осмотрительно. Промолчать – для них обоих это всегда лучший способ выразить любовь и уважение друг к другу. Но в остальном Барт не скрывает этих отношений. Многие из его друзей в курсе, и посвящение в «Критических эссе» – сильный жест публичного признания.
В том же 1964 году Барт пишет статью о текстах Франсуа, которые тот дал ему почитать, хотя они еще не опубликованы (и никогда не будут). Впервые представленное в сборнике «Гул языка» в 1984 году эссе, строго и загадочно озаглавленное «Ф. Б.», выходит с осторожным предуведомлением Франсуа Валя: «Этот не издававшийся ранее текст был написан на полях фрагментов, созданных молодым автором, который в дальнейшем, по-видимому, не пошел по этому пути, то есть по пути литературы, и ничего не опубликовал». Подобная оговорка со стороны человека, который прекрасно знает, кто такой Франсуа Броншвейг, говорит о желании утаить это обстоятельство. Сегодня это может показаться странным, учитывая, что сам Барт не скрывал эту историю. Но Валь, прекрасно зная причину, добавляет:
Текст, таким образом, написан на полях и адресован тому, чей демарш он берет в свидетели. Отсюда, очевидно, тон и обращение, как в игре. Что не мешает, а, наоборот, помогает выстроить систему проницательных замечаний о романическом (не о романе, заметьте), в которых нельзя не увидеть in nucleo[654] уже в 1964 году некоторые черты более поздней практики, последних и новейших проявлений Барта-писателя[655].
Барт действительно очень много говорит о себе в этом тексте, написанном в пылу любовного увлечения, не боясь зеркальных эффектов, наоборот, возможно, даже сознательно желая их. Он настаивает на том, что фрагментарное письмо находит свою завершенность в текстах, которые не являются ни эскизами, ни заметками, ни записями в дневнике, а представляют собой «осколки языка». Он дает им имя, которым уже назвал свою практику письма: «происшествия», «вещи, выпадающие, легко, но в движении, которое не бесконечно: прерывистая непрерывность снежинки»; ибо «в них царит фундаментальное время свободных литератур, последнее завоевание языка (если верить его предыстории): индикатив»[656]. Некоторые замечания о скорости, о романическом, присутствующем во фрагменте, предвосхищают последний его курс в Коллеж де Франс о хайку. Но, самое главное, этот текст говорит о желании: не только «желании к мальчикам»,
