Франсуа Друо вышел к ним, и его глаза стали круглыми, как плошки.
– Урсула?!
– Да, это я. Как видишь, я вернулась, хотя ты, наверное, уже считал меня мертвой. Но моя мать погибла, и в этом я обвиняю тебя! – резко ответила она, а затем позволила говорить Майклу, который крепко держал ее за руку.
Его французский был плох, зато чувства вполне ясны и понятны.
– Значит, ты успела спутаться с английским офицером! Так ты вдобавок еще и шлюха? – произнес Франсуа, обращаясь к Урсуле. – Если бы я знал это раньше, ни за что не взял бы тебя с собой!
Майкл, легко догадавшийся о смысле сказанного по лицу Франсуа, тут же отвесил ему пощечину.
– Если хотите удовлетворения, сэр, прошу следовать за мной! А если нет – вы подаете документы на развод, причем немедленно! И отсылаете их в Париж! Иначе мы пишем жалобу губернатору, подкрепленную свидетельствами заинтересованных лиц, с просьбой лишить вас поста в компании и выдворить из города. И еще вы будете вынуждены назначить своей супруге достойное содержание и выплачивать его до тех пор, пока не получите развод!
Франсуа Друо немедленно сложил оружие. Через несколько минут Майкл и Урсула вышли на улицу.
– Дорогая, мое увольнение продлится ровно сутки. Может быть, пойдем в гостиницу? Закажем обед и останемся у меня до завтрашнего утра, – смущенно произнес Майкл.
– Я согласна, – прошептала Урсула.
Они под руку спустились с крыльца и пошли по сверкающей белой дороге.
Почему считается, будто счастье надо завоевывать, что оно не бывает внезапным и легким? В душе Урсулы царило если не счастье, то покой, глубокое трепетное предчувствие грядущей радости и блаженства.
Глава IX
1755 год, Калькутта, Индия
Аджит почти не говорил об осаде крепости. Сказал только, что крепость пала, но радже Бхарату и его людям удалось бежать. Он же, сославшись на обстоятельства, попросил свободы, и раджа отпустил его, щедро наградив за многолетнюю службу.
Аджит еще не решил, что делать дальше, и искренне наслаждался обществом дочери, внучки, Анри и Кайлаш, к которой испытывал глубокую благодарность и граничащее с изумлением уважение. Тулси много времени проводила с отцом, рассказывала о себе, расспрашивала о матери. Повествуя о недолгих днях жизни с Арундхати, Аджит не мог сдержать слез.
Мудрые люди говорят, что человеческая жизнь подобна жизни росы на траве, и все же память о человеке живет, пока живы те, кто видел, знал и любил его. Кто хранит верность любви.
Однажды Анри сказал:
– Аджит, я прошу прощения за то, что до сих пор не попросил у вас руки вашей дочери. Я бы хотел жениться на Тулси, и для начала – согласно вашим обычаям.
Аджит впервые смутился.
– Я не желаю для своей дочери другого мужа, Анри! Но как вдова не может выйти замуж во второй раз, так иностранцы не имеют права участвовать в нашей жизни, потому что находятся за пределами каст. Чтобы найти жреца, который согласится вас поженить, нам придется пойти на обман!
– Пусть так. Я желаю сделать это ради Тулси. Я хочу, чтобы любимая мною женщина знала, что она больше не вдова, а моя жена. Прошу вас, Аджит!
Тот с сомнением покачал головой и ничего не ответил.
Вечером, усаживаясь на ковре в большой комнате, где Рамчанд некогда принимал гостей, Анри, Тулси, Аджит, Кайлаш, Аравинда и Кири обсуждали свое будущее. Анри настоял на том, чтобы женщины участвовали в беседе наравне с мужчинами.
Аджит старался скрыть удивление. Женщины, которых он видел перед собой – и среди них его дочь, – опровергали представления индийца о женской сущности. Да, они шли за мужчиной и подчинялись ему, но при этом без смущения и опаски высказывали свои собственные суждения.
Для того чтобы Анри мог сесть на корабль, ему нужно было купить документы и разрешение на выезд. Услышав об этом, Кайлаш молча принесла деньги, шкатулку с драгоценностями и положила все это на ковер. А Тулси с готовностью подтвердила свое желание уехать вместе с Анри. Кайлаш попыталась убедить ее, что Амалу лучше оставить в Индии, но молодая женщина возразила:
– Как жена должна следовать за мужем, так ребенок должен быть рядом со своей матерью.
Кайлаш ничего не сказала, но сникла. Она боялась вновь остаться одна.
А Кири заявила подруге:
– Я уйду. Что мне делать среди вас, таких высокородных и умных? Как шудра, я даже не могу сидеть рядом с вами и есть из одной посуды!
Тулси нежно обняла ее.
– Нет, Кири! Ты мне как сестра! Если ты меня покинешь, мое сердце разорвется на части.
– Ты тоже хочешь меня покинуть, – с обидой произнесла девушка.
– Это другое. Любовь всегда разводит женщин в стороны, хотят они этого или нет. Но это касается пути, а не сердца.
Тем же вечером Тулси поделилась своими опасениями с Анри.
– Кири такая упрямая и в то же время ранимая. Я за нее боюсь.
– Я поговорю с Аравиндой, – сказал Анри.
Тулси покачала головой. – Аравинда и Кири? Не думаю… Молодой человек улыбнулся.
– То, о чем я говорю, касается танцев.
Аравинда подошел к Кири в тот час, когда по небу, с каждой минутой насыщаясь цветом и поднимаясь все выше, разливалось жемчужно-розовое сияние. В саду темнели винно-красные и густо-сиреневые пятна еще не успевших спрятаться от нового дня ночных цветов.
Девушка бродила по дорожкам, что-то тихо напевая. Аравинда вышел из-за кустов и остановился, вглядываясь в ее лицо, на котором в этот миг лежала тень любви и нежности. Увидев его, Кири мгновенно приняла неприступный вид. Когда они все вместе пришли в дом Кайлаш, этот юноша первым подошел к ней и простодушно спросил:
– Как тебя зовут?
– Кири, – ответила девушка и добавила не без вызова: – Это означает «цветок амаранта». Он очень красивый и редкий!
– А меня – Аравинда, – с улыбкой ответил молодой человек. – Это значит «цветок лотоса». Лотос не только красивый, но еще и священный.
Девушка презрительно фыркнула, но он не отставал, заинтересовавшись нарядом, который Кири упорно не желала менять на обычное скромное сари.
– Кто ты такая? Неужели танцовщица?
– Тебе не все равно? Да, я танцую на улицах!
– А я танцевал во дворце у раджи.
Кири изумленно уставилась на него.
– Врешь!
– Нет, не вру.
– Докажи!
И он доказал, исполнив фрагмент танца. Кири была сражена и сразу поверила в то, что услышала. Его руки колебались, как пламя, лицо было полно вдохновенной тайны; казалось, он вот-вот оторвется от земли и взлетит ввысь. Все движения были отточенными и сливались в единый, неразрывный в своем стремлении, возвышенный и гармоничный поток.
Кири тайком расплакалась, потому что поняла: ее жизнь – это жизнь бабочки-однодневки, ее искусство не стоит больше тех мелких монет, какие ей кидают на улицах. Она стала избегать юношу, а через несколько дней заявила Тулси, что уходит из этого дома.
– Что тебе нужно? – не глядя на Аравинду, спросила девушка, резко обрывая цветок и растирая пальцами лепестки.
– Ничего. Просто гуляю по саду.
– Вот и гуляй! Сад большой.
Аравинда остановился напротив нее.
– Я искал тебя. Помнишь, я показал тебе танец? А ты мне ничего не показала.
Кири огрызнулась:
– Мне нечего тебе показывать!
– Если люди смотрят твои выступления и дают тебе деньги, значит, это чего-нибудь стоит!
– На самом деле я ничего не умею, – нахмурившись, призналась девушка.
– Не может быть! – искренне возразил Аравинда и добавил: – Хочешь, я тебя научу?
– Мужские танцы отличаются от женских.
– Знаю. Но я могу показать, как лучше владеть своим телом. И еще ты должна понять одну вещь: танец – это не ремесло, а твоя истинная жизнь.
Искушение было велико. К тому же в присутствии Аравинды Кири не ощущала никакой опасности. Он держался очень доброжелательно и просто.
– Я шудра, – сказала она на всякий случай.
– Вижу. И я шудра. Только не такой колючий, как ты.
Ее глаза вмиг стали похожими на раскаленные угли.
– Ты стал бы колючим, если бы изведал то, что изведала я!
– Что с тобой случилось?
– Тебе не понять, – отрезала Кири.
– Все мы живем в одном мире, а значит, нет ничего, что в конечном счете было бы ясно одному и непонятно другому!
– Мы с тобой живем в разных мирах, – с усмешкой промолвила Кири и, вскинув голову, заявила: – Когда я была еще совсем девчонкой, меня изнасиловали английские солдаты! Можешь ли ты представить, что это такое?!
И юноша неожиданно ответил:
– Могу. Когда я был мальчишкой, меня хотели сделать евнухом.
– Так ведь не сделали!
– Нет. Но я часто вспоминаю те минуты, когда меня привязывали к столбам и точили нож. А еще я представляю, что мне довелось бы пережить. Ужасная боль, унижение, проникающее в душу так глубоко, что его уже не вытравишь, и осознание, что ты никогда не сумеешь изменить того, что свершилось…
Кири замерла. На ее лице отразилось множество чувств, но она не промолвила ни слова. Аравинда терпеливо ждал. Когда девушка наконец пришла в себя, он как ни в чем не бывало спросил:
