Я сел, они дружно взяли ножи, и, едва я отрезал себе ломоть мяса от зажаренной туши, сразу же пошел стук ножей, чавканье, плямканье, сопение, хрюканье. Зигфрид поинтересовался с набитым ртом:
– Какие будут дела на сегодня?
– Посмотрим границу с владениями Волка, – сказал я. – Крестьяне жалуются, что с той стороны часто являются всякие разбойники, грабят, обижают, даже насилуют. Вроде бы не только разбойники, сколько крестьяне самого Волка.
Зигфрид вскинул брови.
– А что мы можем сделать?.. Это почти полсуток пути отсюда. Если не больше.
– Посмотрим, – ответил я неопределенно. – На месте решим.
Выехали втроем, я взял с собой только Гунтера и Ульмана, а Зигфриду и Сигизмунду велел охранять замок. Оба и гордились честью, и кривились, что еду без них, но разорваться нельзя, а честь охранять замок в самом деле немалая честь.
Мы миновали мост, выдвинулись из-за холма, и мне почудилось, что алая заря упала на землю: сколько глаз хватает, земля яростно-красная, пурпурная, огненная – это цветут маки, сочные, огромные, тесно прижатые друг к другу, не видно ни земли, ни даже зеленых листьев, только огромные распахнутые навстречу такому же красному небу лепестки.
Я осматривался ошалело, в лицо ударил густой ароматный ветер, через минуту уже чувствовал, что нажрался, как свинья, до отвалу сладких ароматов цветущих яблонь, груш, вишен, уловил знакомый густой запах цветущего клевера, вон сколько над ним пчел, а чуть поотдаль колышутся зеленые хлеба, там тоже все цветет и пахнет…
Дорогу перегородило огромное стадо гусей, толстых, важных, идут, гогоча, важнее, чем какие-то феодалы, Рим спасли, а феодалы шнурки сами не завяжут, оруженосцев держат…
– Не бедно живете, ваша милость, – заметил Гунтер.
– Это здесь, – ответил я, – а что в этой деревне, как ее…
– Большие Печенеги, – подсказал Гунтер.
– Да, Печенеги. Если там все разграбили, придется серьезно браться за этого Волка…
– У Волка впятеро больше людей, – предостерег за нашими спинами Ульман. – И на сотни лиг у него одна родня на родне!
Ехали через леса, луга, по широкой дуге обогнули озеро, лишь к обеду добрались до крохотного села, но это оказалось не село, а хутор от Больших Таганцев. Кони у Гунтера и Ульмана притомились, пришлось спешиться, дать отдохнуть, покормить, а когда выехали, солнце уже клонилось к закату.
Время от времени я спохватывался, вспоминая о кольце богов, принимался тайком от Гунтера и Ульмана вертеть на пальце, тереть, постукивать по нему ногтем, ловить на него солнечные лучи и пускать им зайчики. Все бесполезно, похоже, батарейки истощились, а если и сохранилась капля энергии, то как заставить проявить себя… Почему в шкатулку не положили мануал юзера? Или кольцо взяли, а пухлый том инструкций оставили?
Глава 8
Далеко впереди виднеются хатки, наберется около сотни, большое и богатое село, на такое непросто напасть и ограбить. По дороге мы нагнали огромное стадо, возвращающееся с пастбища, на околице женщины разбирали коров, уводили, все показались мне дородными, как женщины, так и коровы, но в то же время тревога поселилась на лицах, а во взглядах, что бросали на меня, я видел откровенный испуг.
Гунтер посматривал на солнце, а Ульман громыхнул за спиной:
– Придется ночевать…
Гунтер приподнялся в седле, прокричал зычно:
– Где здесь дом старосты? Отвечать быстро, пока его милость, сэр Ричард Длинные Руки, которому принадлежит это село Большие Печенеги со всеми землями, лугами, пашнями и народом с живностью, не рассердился и не начал вешать вас… деревья здесь, смотрю, высокие!
Народ начал поспешно опускаться на колени, многие указывали через головы на удаленный дом, добротный, с хорошей крышей, где вертелся деревянный флюгер.
Ульман первым погнал туда коня, мы с Гунтером подоспели, когда он спешился и вошел в дом.
Еще у крыльца мы ощутили сильный запах ладана, воска, горящих свечей. В передней комнате слабо горят три свечи, из второй доносится монотонное бормотание. Я остановился в дверном проеме, тяжелый застойный воздух не пускает дальше, а в бормотании с трудом распознал молитву о здравии и выздоровлении. На широкой кровати лежит укрытый по грудь старец, борода поверх одеяла, седые волосы в красивом беспорядке лежат на плечах и рассыпались по несвежей подушке. Рядом с ложем сгорбленный парнишка монотонно читает толстую-претолстую книгу.
Ульман оглянулся, Гунтер шагнул мимо меня, сказал громко:
– Доброго здоровья! Захворал или как?
Мальчишка вздрогнул, умолк. Старец смотрел просветленным взором, а когда заговорил, голос был чистый, сильный и тоже просветленный, исполненный светлой радости:
– Хвала Господу, здоров!.. Все в руке Господа, он дает и отнимает… Да продлится Царствие Его, да расточатся врази Его, да бежит от лица его ненавидящий Его, да исчезнет яко дым…
Я отступил, кивнул Гунтеру. Ульман выдвинулся за ним, спросил непонимающе:
– А что с ним?
Я отмахнулся.
– Истину ищет. Пусть, тут уж ничего не сделаешь…
Со стороны озаренной закатным солнцем околицы брел босой мужик средних лет, длинный, костлявый, волосы черные с проседью. Солнце светило ему в спину, голова и плечи казались залитыми кровью, а лицо оставалось в тени, прямо исчадие зла. На меня бросил острый взгляд, помедлил, я не сводил с него глаз, еще раз посмотрел, очень нехотя поклонился, но опять же не подобострастно, а с ленцой, с чувством собственного достоинства.
Я спросил у Гунтера:
– Это кто?
– Разбойник, – ответил Гунтер нехотя. – Мигель Сорока.
– Разбойник? А почему не на дереве?
Гунтер буркнул:
– Своих не грабит.
– А, – сказал я понимающе, – двойные стандарты! Знакомо, знакомо… И чем еще знаменит этот Робин Гуд хренов?
Он пожал плечами.
– Да так… Не влезает в дела села, но когда вмешивается, его слушают больше, чем старосту. Помогает вдовам и сиротам.
– Из награбленного? Легко приходит, легко уходит.
Благородный разбойник уже прошел, я свистнул, он оглянулся, я поманил пальцем. Он подошел с той же рассчитанной медлительностью, чтобы не уронить себя в глазах сельчан, все видят, но в то же время не слишком медленно, чтобы не вызвать мой феодальный гнев. Волосы всклокочены, морда опухшая, видать, неплохо погулял вчера, да и ночью продолжил, если весь день еще тот видок, но даже в таком виде это ястреб среди перепелок, вон как поводит по сторонам хищным крючковатым носом.
– Слушаю, ваша милость, – проговорил он.
– Ты мне не нравишься, – сказал я, – как и я тебе. Но здесь освободилось место старосты. Придется тебе занять это место.
Он поклонился, в серых холодных глазах удивление. После паузы он спросил осторожно:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
