– Ваша милость, вы, похоже, ошиблись… Староста жив, его почитают.
– Я его тоже почитаю, – прервал я.
– Вы, наверное, тогда хотели назначить Ганса Мюллера, а я… я не совсем…
– Мне подходишь, – сказал я еще резче. – В деревне должен править человек, которого не только уважают, но и слушаются. Мне не так уж и важно, кто как поклонится. Мне важно, чтобы налоги собирались вовремя, чтобы был порядок, деревня защищалась от разбойников… а если самим будет трудно, чтобы вовремя просил помощь из замка. К сожалению, мы далеко, сразу помощь прислать не можем, так что учитесь отбиваться на месте…
Гунтер напомнил:
– Это же крестьяне, ваша милость! Им не дозволено дома иметь серьезное оружие.
– Теперь дозволено, – отрубил я. Глаза Мигеля расширились, я сказал громче: – Делайте луки, собирайте отряды для самообороны. Кому позволит достаток, пусть покупает мечи, доспехи. Меня не ущемит, если у кого-то из вас доспех окажется лучше, чем у меня. Отнимать не стану. Потом, когда укреплюсь, смогу помогать вам больше, а сейчас защищайтесь сами. А ты, Мигель, сумей организовать народ так, чтобы любую шайку разбойников сразу же перебили, как хорьков, что лазают за курами! Сколько у разбойников народу? Трое-пятеро? А здесь сотни две мужиков, верно?
Гунтер отъехал на пару минут, вернулся сияющий, подмигнул Ульману, а мне сообщил очень почтительно:
– Раз уж придется здесь заночевать, я осмелился взять на себя решение, где разместиться…
– Ну-ну, – сказал я с подозрением. – Конечно же, молодая вдова и две спелые дочки?
– Три, – ответил Гунтер и добавил льстиво: – Все-то вы, ваша милость, знаете!
Ночь прошла спокойно, ибо Гунтер отрядил десяток крестьян на ближайший пруд, чтобы стегали длинными прутьями по воде, а то лягушки жутким кваканьем не дадут господину спать. Перед сном я позанимался с кольцом, пробовал показывать его луне, дул на него, дышал, даже совал палец в рот, но колечко даже не нагрелось. Утром мы перекусили, жители деревни постарались с разносолами, я принял несколько жалоб, а Гунтер нетерпеливо посматривал на поднимающееся солнце.
– Ваша милость, если хотим вернуться засветло…
– В дорогу, – сказал я твердо.
Назад мчались то галопом, то рысью, в полдень дали небольшой отдых коням, проезжая через Большие Таганцы, пообедали, я повертел кольцо так и эдак, попробовал надевать на другие пальцы, все проделывал тайком, мои бравые спутники сочтут прибитеньким, любая магия должна быть зрима, неудачников никто не любит, а подчиняться им и вовсе зазорно.
Солнце перешло на западную часть неба, когда вдали показался мой величественный… нет, величественный слабо подходит, я видел и повеличественнее, но мой замок грозен, неприступен, от него веет злой мощью.
Кони наддали, под копытами звонко прозвенели каменные плиты моста. С ворот нас увидели издали, загодя отворили калитку. Челядины выходили навстречу, с любопытством рассматривали, уже не страшась нового повелителя. Конюхи приняли наших коней, повели, охлаждая, по кругу.
Мне придержали стремя, я слез, чувствуя, как застыло тело, пошел в дом. На ступеньках догнал Сигизмунд, лицо встревоженное, спросил:
– Как поездка?
– Все хорошо. А что у вас, ты чего такой взъерошенный?
Он шел рядом, запинался, бледный, с красными от бессонницы глазами.
– Ведьма, – выдавил он. – Ведьма из Беркли…
– Что с нею?
– Двери церкви в полночь слетели с петель! Полчища демонов ворвались, учинили бесчинства!.. Сорвали и вторую цепь, но третью как ни грызли, как ни дергали – не смогли. Всю ночь в замке никто не спал, везде горели свечи, мы читали «Пресвятая Дева, радуйся», а когда под утро прокричал петух и они ушли, в церкви дышать нечем от вони и нечистот…
Мы шли по коридору второго этажа, я выглянул из окна, возле церкви снуют люди с одноколесными тачками в руках, из зияющего проема с натугой вывозят заполненные чем-то зеленым, по земле тянутся следом зеленоватые струйки слизи.
– Черт бы их побрал, – сказал я в сердцах.
Сигизмунд спросил со страхом:
– Что этой ночью будет?
Я отмахнулся.
– Увидим. Вели наполнить бочку теплой водой, а если не приготовят хороший ужин, пока буду купаться, я их всех самих отдам дьяволу…
Сигизмунд отступил, исчез, а я подумал с подловатым чувством, что хорошо все-таки быть феодалом. Самое правильное слово – вождь, ибо я, как уже говорил, и прокурор, и адвокат, и судья. Мое слово – закон. В самом деле хорошо…
Я плескался в теплой воде, усталость медленно вымывается из тела, взамен навалилась сонливость, а я так привык взбадриваться чашечкой крепчайшего кофе…
После сытного ужина выглянул еще раз в окно, дверь уже навесили, кузнец торопливо прилаживает громадный металлический засов, словно священник будет держать оборону от Субудая. Во дворе тихо, так что завалился в постель, натянул одеяло до подбородка, начал подремывать… не помню, успел заснуть или нет, но за окном со стороны двора раздался треск, ужасающий рев, от которого похолодела кровь в жилах, а потом с точки замерзания рванула сразу к точке кипения. Да какого черта, феодал я или не феодал? Мое это хозяйство или не мое? Шум после одиннадцати запрещен, дабы к утру все были выспаны и бодры, так что кто смеет…
Я вскочил, усталость медленно уходила, руки поспешно отыскивали одежду. Доспехи натягивать не стал, опоясался только мечом в ножнах, молот сам прыгнул в ладонь и счастливо успокоился на поясе. Еще сбегая по лестнице, увидел кучу народа, теснятся у раскрытых дверей, жадно и опасливо следят за происходящим во дворе, словно там сшиблись два мерина, в смысле, «мерса», или горит автобус с богатыми иностранными туристами.
Среди них был и Зигфрид, уже в полном вооружении, тут же бросился за мной, даже иной раз старался опередить, но не слишком усердствовал, так что я добежал до церкви первым. Ворота на земле, сорванные с петель, покореженные страшным ударом, словно удар бревна тарана пришелся в самую середину. Обе половинки оплавлены, металл потек, гротескно исказив барельеф крылатого архангела. В воздухе сильный запах гари, из самой церкви бьет трепещущий свет, словно от гигантской электросварки.
Я вбежал с поднятым мечом, ноги мои почти подломились, стали ватными. Перед гробом покачивается на коротких ногах чудовищный зверь, похожий на свежесваренного рака. Красный и пышущий жаром, но вдвое выше меня ростом, втрое шире и наверняка впятеро тяжелее, это чувствуется в его движениях, его реве, так ревела бы ожившая гора.
Я услышал страшные слова, от которых дрожала земля:
– Я, твой хозяин, с которым ты заключила договор, продав душу!.. Повелеваю, выйди ко мне, твой срок истек.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
