– Чего не завтракаете, морды? – спросил я. – Ну что за ритуал – ждать меня?.. Остывает, вон какие запахи… Ульман, что с тобой? Что за повязка?
Все молчали, Ульман пробормотал:
– Это дверью… зацепило, заживет.
Гунтер буркнул:
– Крепко зацепило. Клок мяса вырвало.
– Когда?
Ульман почему-то смолчал, ответил Гунтер:
– Он с этими двумя заперся в церкви. Пока священник читал молитвы, они пробовали держать двери. Тогда его и садануло в бок…
Я вылез из-за стола, подошел, Ульман покачал головой.
– Ваша милость, теперь ваша сила не поможет.
– Почему?
– Священник сказал, вы не паладин отныне. Отныне вы такой, как и мы, а то и ниже. Всякий христианин должен защищать христианскую душу от лап дьявола!
Я зашел к нему со спины, все молча следили за нами, лица хмурые, в глазах тревога.
– Покажи рану, – велел я.
– Но, ваша милость… теперь же не получится.
– Снимай повязку!
Он вздохнул, снял прямо за столом рубашку, тряпок наверчено в десять слоев, и почти сразу же пошли все увеличивающиеся пятна крови. Сперва застывшие, потом уже свежие. Сцепив зубы, он отодрал последний слой, рана раскрылась, пошла бледная кровь пополам с сукровицей.
– Во имя Господа, – произнес я и возложил на его плечо руку. Мог бы и не возлагать, некая сила изошла из меня, а Ульман вздрогнул, непонимающими глазами смотрел на рану. Кровь сворачивалась в коричневые комочки, осыпалась, края раны сошлись, выдавило последние сгустки крови, и на месте разреза зарозовел длинный шрам.
– Но как это можно! – воскликнул он. – Вы же нарушили… это же противу церкви!
– Я паладин не церкви, – ответил я, чувствуя, как внутри задрожали незримые жилки. – Даже не Церкви… Я – паладин самого Творца. А это значит, живу и действую по его заповедям. Мне по фигу всякие вшивые толкователи, понятно? Даже если они честные. Дурни тоже честные. А есть вообще идиоты. Нет уж, я лучше напрямую, благо Бог – не президент, к нему можно обращаться без посредников.
Словно солнце заглянуло в окна и осветило лица. На меня смотрели блестящие глаза, в которых все еще тревога, но и великое облегчение. Непонятно как, но их хозяин остался паладином. Господь не забрал у него таинство быстрого исцеления, Господь не отринул его, Господь с нами…
– Все, – сказал я нетерпеливо, – давайте есть, а то все остыло. А где Сигизмунд?
Настало странное молчание, Зигфрид помрачнел, буркнул:
– Он со вчерашнего… случая так и остался в церкви. Распростерся перед распятием, исповедуется, беседует с Господом.
– А священник там? – спросил я.
– Там.
Я сказал раздраженно:
– Понятно, как он беседует! Через переводчика, толмача. Уж с Богом-то можно без посредника, он всех слышит!.. Бог не где-то на небесах, а живет в душе каждого. Эх, Сигизмунд, Сигизмунд… Ладно, передай-ка соусницу. И солонку. Спасибо.
Гунтер со стражниками остался допивать вино, я же вылез из-за стола, вышел на свежий воздух, солнце уже поднялось над замком, челядины задвигались быстрее, а я двинулся к церкви. Зигфрид шел рядом, ворчал, за нами грузно топал Ульман, размахивал окровавленными тряпками, задирал рубашку и показывал бок с крестообразным шрамом.
Трое плотников спешно чинили дверь, кузнец заново вбивал в проем штыри. Из темноты навстречу мне вышел Сигизмунд, бледный, с отчаянными воспаленными глазами. Веки припухли, белки глаз красные от слез.
Он молча опустился передо мной на колено, склонил голову. Зигфрид воскликнул в тревоге:
– Сигизмунд! Не дури.
Я спросил, предчувствуя беду:
– Сигизмунд, что случилось?
– Монсеньор, – проговорил он глухим голосом, я видел, с каким трудом он произносит: – Я прошу вас освободить меня от клятвы вассала.
Зигфрид ахнул, ударил обеими руками в бока, загремело железо. Лицо стало багровым, глаза полезли на лоб.
– Ты с ума сошел! Мы только начали…
Я остановил его жестом, в Сигизмунде чувствуется душевная мука, он и сейчас терзается, на щеках выступают и гаснут лихорадочные пятна, то поднимает на меня нерешительный взор, то роняет, словно тяжелый топор, в пол.
– Как скажешь, – ответил я, – но, может быть, объяснишь, что случилось?
– Я всю ночь беседовал со священником, – ответил Сигизмунд. – Я постился, я читал молитвы, я умолял святую Деву Марию просветить меня и наставить на путь истинный… Отец Ульфилла вел со мной кроткие и душевные беседы, помогая выбраться из пучины терзаний и сомнений. Он убедил меня, что не по-христиански было отдавать дьяволу христианскую душу, пусть и согрешившую, пусть и заблудшую. Вы совершили страшную ошибку, сэр Ричард!.. Хуже того, вы взяли на свою душу страшный грех.
Я тяжело вздохнул. Сигизмунд поднял голову и смотрел на меня светлыми синими глазами. На какое-то время, казалось, он преодолел сомнения, во взоре твердость и уверенность в правоте.
– Хорошо, – проговорил я. – Хорошо, Сигизмунд. Ты был мне не вассалом, а моим другом. И я не хочу, чтобы ты оставался вассалом. Когда-нибудь, когда… нет, если вдруг сочтешь, что я был прав… и если наши пути пересекутся, я хотел бы снова встретить тебя, как друга. А сейчас в присутствии сэра Зигфрида и ангелов свиты небесной, от взора которых ничто не укроется, я освобождаю тебя от клятвы верности мне, Ричарду Длинные Руки. Отныне ты свободен и нет у тебя передо мной ни долгов, ни клятв, ни обетов.
Он не вскочил, обрадованный, некоторое время еще стоял, словно заколебавшись, принимать ли освобождение или нет, наконец поднялся так тяжело, словно держал помимо доспехов на плечах еще и своего коня.
– Спасибо, сэр Ричард, – сказал он просто.
Мы с Зигфридом молча смотрели, как он отвесил прощальный поклон и направился к конюшне. Он уже взялся за ручку, резко повернулся, в глазах подозрительно блестело.
– Зачем? – вскрикнул он отчаянно. – Зачем вы отдали эту женщину дьяволу?
– А это не дьявол был, – ответил я тихо и сочувствующе.
– А кто?
– Палач.
– Па… палач?
– Да, палач. Которого назначили все люди. Человечество. Сам Господь! Идите, сэр Сигизмунд. Да пребудет с вами благословение Господне и доброе сердце святой Девы Марии.
Он торопливо вбежал в конюшню, но я успел увидеть его бледное лицо и бегущие по щекам две жемчужины, что оставляют мокрые дорожки.
День оказался доверху забит текучкой: осмелевшие челядины обращались с жалобами и прошениями, минуя сенешаля, полдня потратил с изготовителями луков, что-то забраковал, что-то оприоритетил, знаток, значит, с десяток луков уже склеены, сохнут, через пару дней можно будет пользоваться. Все это время перед глазами бледное лицо Сигизмунда, не сглупил ли я сам, отпустив парня, хоть и ровесник, но я же старше, умнее, мудрее, информированнее в конце концов, мать ее так!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
