Антуан один в огромном городе.
«Лувр, мастера Нотр-Дам, Пюже, Бари — вот мои истинные учителя», — не уставал повторять Бурдель.
Слова «стремительный порыв — вот наивысший закон» становятся девизом всей его жизни.
Отдыхающая.
Нравы новых друзей Бурделя из среды монпарнасской богемы не всегда влекли молодого художника по путям праведным.
«Иногда поздно ночью, — рассказывал Бурдель, — когда я уже собираюсь укладываться спать, ко мне внезапно является Мореас. «Ваятель! Слушай», — и громким голосом он начинает читать мне Ронсара. Но сон сильнее меня, и, хотя я охотно послушал бы, мои веки слипаются сами собой…»
Порой его все же будят, и он с друзьями бродит по ночному Парижу…
«Как-то я видел В ер лена, он был сильно пьян, его пошатывало. Одетый в лохмотья, с большим красным шарфом на шее, он кричал: «Хочу в золоте ходить, весь в золоте». И при этом лицо Сократа, и какое лицо! Я никогда не видел ничего подобного …»
Но пастушья закваска всегда побеждала. Бурдель работает как одержимый. И вот в одном из маленьких кафе Монпарнаса состоялся первый вернисаж.
Критик Шамсо тогда писал:
«Однажды вечером сильная гроза загнала меня в подвал небольшого кафе, где были выставлены великолепные рисунки Бурделя. Кроме того, там было несколько групп, вызывающих удивление своей индивидуальной манерой и художественной выразительностью: это были эскизы в терракоте и гипсе. Чувствовалось, что перед тобой не ремесленник, а поэт».
Парижский Салон 1885 года…
Антуан выставил свою скульптуру «Первая победа Ганнибала».
Он удостоен «почетного упоминания».
Но главная борьба за стремительный порыв в искусстве еще впереди, хотя имя Бурделя уже становится известным в художественных кругах.
Эмиль Пувийон сказал о нем в 1891 году:
«Бурдель преодолел преграды на пути к известности, особенно трудные для художника независимого и гордого, который никогда не поступается своими идеалами в угоду моде или Академии».
Судьба уготовила художнику великое испытание. В 1893 году Огюст Роден приглашает молодого мастера к себе в помощники.
Роден и Бурдель. Великий скульптор с мировым именем и талантливый ученик. Выдержит ли молодое дарование опаляющие лучи славы маэстро?
Прежде всего предоставим слово самому Бурделю: «Мне хотелось бы указать в назидание всем вступающим в искусство, что мой путь стал таким широким благодаря той медленно созревавшей жатве тайн, которую я собрал на поле Родена. Но я всегда хранил нетронутым внутренний закон своего искусства».
Казалось бы, что может быть яснее — «жатва тайн». Это слова благодарного ученика.
Но отношения между людьми, а тем более творцами, сложны, бесконечно сложны. Прочтем строки из письма Бурделя к Шарлю Л еже, написанные в феврале 1927 года:
«Ах, насколько трудно знать скрытую жизнь людей, даже своих современников. Сколько оттенков и даже резких красок, которые трудно познать, открылось бы, например, если бы удалось пересказать точные подробности истории эволюции искусства Родена, прежде чем ему удалось завершить своего «Бальзака». А между тем еще существуют все действующие лица и все свидетели моей работы в моей мастерской над этой статуей Бальзака, равно как и свидетели моего сотрудничества при создании группы «Граждане Кале» и статуи аргентинского политического оратора. Если бы я этого и хотел, я не мог бы восстановить с полной истинностью взаимных воздействий между Роденом и мной в те времена, когда я работал для него, как в своей мастерской, так и в мастерской Родена на улице Университета». Это уже нечто большее, чем ученик.
Это, пожалуй, соавтор, да еще в таких кардинальных творениях Родена, как «Бальзак».
Ключом к постижению тайны отношений этих двух художников могут служить строки из письма Родена Бурделю:
«Я передам вам чашу, дорогой друг, впрочем, вы уже и так держите ее в руках, оба мы уже вкушаем от одного напитка».
Роден и Бурдель… Исследованию взаимовлияния этих великих мастеров еще будет посвящена не одна книга. Однако хотелось бы в конце привести слова Бурделя, как мне кажется, особенно значительные:
«Роден — гениальный аналитик, но я стремлюсь к синтезу». Нет нужды сравнивать масштабность наследия Родена и Бурделя. Важно, что Бурдель претворил тончайшую пластику Родена, являющуюся кульминацией скульптуры XIX века, в новую пластику XX века, более драматизированную, динамичную, экспрессивную и монументальную.
Он нашел новую красотув своих неповторимых шедеврах!
«Роден». Ваятель. Древний, как Пан. Мудрый. Добрый. Старый, как сама Земля. Его лицо, изборожденное временем, подобно старой коре могучего дерева.
Да, Бурдель, пожалуй, проник до глубины в великую суть Родена — в его сокровенную принадлежность природе — Земле.
Мастер словно прислушивается к песне ветра. До него долетели звуки птичьего гомона, обрывки слов, поцелуи влюбленных.
Старый художник счастлив.
Добрая улыбка спряталась в усах, приподняла брови, залегла в лучистых морщинах у глаз.
Но что это? Нам вдруг показалось, что лицо мастера стало суровым…
Оказывается, мы просто с нового ракурса увидели второй лик великого маэстро. Напряженный лик мастера, испытавшего горечь непризнания и опустошающую, ясную несбыточность мечты о прекрасном.
Роден слышал свист и улюлюканье толпы в парижских Салонах, знал и сладкие минуты капризной славы.
Бурдель, как никто, был близок Родену. И его портрет — шедевр психологического проникновения в сложнейшую душу творца.
Двуликий Янус…
Вот тайна решения портрета. Светлой души художник, гуманист, жизнелюб, он узнал на своем долгом пути всю сложность и контрастность жизни.
Время, разочарования, титанический труд сложили второй облик Родена, человека порой жестокого и нетерпимого.
Таков Роден!
Портрет был решен настолько непривычно, что сам Роден, увидев бюст, сказал: его поймут только через сто лет.
Прошло без малого три четверти века, и вот сегодня бюст Родена предстает перед нами во всей своей сложности и величавой простоте.
Роден.
«Геракл». Нечеловечески могуч герой античного мифа. Дуга напряженного лука, которой нет равной в мире по мощи, согнута его рукой. Веришь, что дай Гераклу ось, и он повернет саму Землю.
В воспевании этой гигантской силы Геракла — весь пафос пластики Бурделя. Долго, необычайно тяжко готовится Геракл поразить цель.
Он весь предельно собран.
Замер.
Мышцы торса, рук, ног напряжены до отказа.
Гудит скала, попранная мощной стопой героя.
Геракл…
Как далек этот юноша от привычных образов богатырей, огромных, массивных…
Геракл Бурделя так же отличается от них, как ягуар от слона. Да, именно ягуар или леопард. Так напоминает стройное могучее тело античного героя всю стать хищного зверя…
Эта фигура будто выкована из неведомого по упругости и стойкости металла.
Дик и непривычен лик античного героя.
Но я верю: это он…
Хищный профиль, венец грубо намеченных резцом волос. Почти звериный оскал. Тонкие губы…
Его взгляд словно заворожен: стрелок видит цель, и он почти слеп от жажды поразить врага. Мучительно сдвинуты дуги бровей. Две резкие морщины на крутом лбу обозначают сдержанную ярость. Желание победить.
Победить во что бы то ни стало.
В образе Геракла скрыта великая тайна непокоримости…
Когда мы вглядываемся в скрытое движение бронзовых мышц, в титаническое напряжение бойца, нас не покидает вера в конечную его победу.
Мы словно слышим гулкое биение сердца Геракла, заключенного в могучий плен бронзового торса. Мы явственно слышим, как скрипит лук, как гудит непокорная тетива.
Еще миг, и мы услышим, как запоет стрела, рассекая воздух.
«Геракл» взорвал Салон 1909 года.
Триумф, фурор, шок — все эти слова не отразят и сотой доли впечатления, которое оставил юноша, поражающий стрелами стимфалийских птиц.
Консервативные члены жюри утратили равновесие.
Геракл.
Их проклятия были настолько грозны, что автор бессменно находился возле своей работы, боясь, что рутинеры попытаются выкинуть ее из Салона.
Ваятель потряс Париж.
Лавина успеха наконец прорвала плотину молчания.
Скульптор в один день стал знаменитым.
Он выиграл сражение, которое вел четверть века.
Эпическое озарение мастера было итогом неимоверного труда. Глубокое изучение греческой архаики, постижение всего очарования французского средневековья — вот слагаемые, давшие истории мирового искусства шедевр!
«Геракл» — одна из вершин скульптуры, воспевающей человека-бойца.
«Хороший портрет стоит целой биографии», — любил говорить Роден.
