институты существовали в XIX веке, они уже никак не были пережитками Средневековья. Напротив, они являлись скорее побочными продуктами западнических реформ. Да и после Петра I крепостной труд и государственный деспотизм давали возможность возводить прекрасные дворцы, создавать университеты, строить заводы, вводить цивилизацию на окраинах огромной страны. Такова была избранная модель развития.
Идеологи модернизации, независимо от того, принадлежали они к правительственному лагерю или к оппозиции, сводили проблемы страны к противостоянию старого и нового. По меньшей мере, несколько раз в истории России действительно создавалось ощущение, что задача «догнать Запад» почти выполнима, что остаётся совершить последний рывок — и Россия на равных сможет войти в число высокоразвитых стран. Реформы Петра I обеспечили невероятно высокий темп развития, и уже ко времени Екатерины II Российская империя воспринималась в Европе как вполне «нормальное» государство, почти не отстающее от своих соседей — Пруссии и Австрии. Французские просветители Дидро и Вольтер серьёзно надеялись, что предлагавшиеся ими методы разумного управления государством, которые не удалось внедрить во Франции и Пруссии, будут приняты в России. Империя Екатерины II имела университеты, лишь незначительно уступавшие западным по числу учащихся и качеству образования, мануфактуры, производившие товары на современном уровне, превосходно оснащённые флот и армию, которых боялись соседние государства, сельское хозяйство, выращивавшее зерно на экспорт. Вопреки тому, что думали Вольтер и Дидро, политические реформы и освобождение крестьян казались тем более ненужными, что всё это преуспеяние было достигнуто именно на основе рабства и самодержавия, благодаря усилиям деспотической центральной власти.
В конце XIX столетия вновь создаётся ощущение того, что Россия вот-вот войдёт на равных в ряд «передовых» европейских стран. Однако очередная модернизация, начавшаяся с реформы 1861 года, отнюдь не гарантировала этого. Петербургская империя была лишь одной из стран, переживавших бурные перемены в последней трети XIX века. И она находилась в наименее выгодном положении.
Задним числом многие историки подчёркивают высокие темпы роста в России 90-х годов и накануне Первой мировой войны, пытаясь доказать, что капиталистическое развитие шло вполне успешно, а «догнать» Запад помешала лишь война и последовавшая за ней революция. В действительности всё обстояло куда менее благополучно. Конец XIX и начало XX века были периодом стремительной индустриализации в большинстве государств капиталистического мира, не исключая даже такие колониальные или полуколониальные страны, как Индия и Китай. Германия, Соединённые Штаты, Австро-Венгрия и даже недавно отстававшая от России Япония, развивались в целом значительно более высокими темпами. Россия явно опаздывала, и это означало, что в складывавшемся новом международном разделении труда ей должно было достаться далеко не самое выгодное место. Безусловно, заводов в стране стало больше, они выпускали значительно более совершенную продукцию, но росла и зависимость от экспорта, от иностранной технологии, займов, капиталовложений. Да и с обороной страны, как и в 50-е годы XIX века, не всё было благополучно: Россия не могла перевооружаться теми же темпами, что и её соперники. Для государства, в котором военная сила традиционно значила куда больше, нежели экономическое процветание, это не могло не стать серьёзной проблемой.
В миросистеме успех одних стран традиционно предопределял неудачу других. В то время как капитализм переживал очередную «реконструкцию», Петербургской империи приходилось вести все более ожесточённую конкуренцию со странами, находившимися в несравненно более выгодном положении. Одновременно с Россией в период модернизации вступили Германия и Соединённые Штаты. Обе страны переживали и политическое преобразование. Германия объединилась в империю, а Соединённые Штаты в ходе ожесточённой гражданской войны преодолели разделение на Север и Юг.
Преимущество Соединённых Штатов и Германии над Россией состояло в том, что, будучи относительно отсталыми странами, они всё же изначально принадлежали к «центру» капиталистической миросистемы. Торжество Севера над Югом в Америке было не просто победой промышленно развитой части страны над аграрной, но и победой «центра» над «периферией». Южные штаты были обречены на войну не только потому, что их рабовладельческая система была несовместима с либеральными установлениями Севера, но и потому, что, будучи периферийным обществом, были гораздо более привязаны к мировому рынку сырья, нежели к американскому внутреннему рынку. Сырьё и рабочая сила Юга нужны были Северу для собственного развития. Южанам повезло. Проиграв войну, они оказались интегрированы в «центр» капиталистической миросистемы (чему местная элита изо всех сил сопротивлялась).
Точно так же объединение позволило Германии преодолеть разрыв между более развитыми и относительно отсталыми частями страны, организовать единый рынок труда, общую систему образования и транспортную сеть.
Наконец, Япония, интегрировавшаяся в миросистему примерно в этот же период, не была связана грузом прошлого. Она вошла в капиталистический мир, не будучи его периферией, вошла в тот самый момент, когда для неё возникли наиболее благоприятные условия — японский капитал не только не обслуживал процесс накопления на Западе, но напротив, воспользовался тем, что европейская колониальная и торговая экспансия открыла для иностранного проникновения рынки стран Дальнего Востока.
Таким образом, модернизация Германии и Соединённых Штатов представляла собой «втягивание» в центр периферийных регионов, оказавшихся в одном с ним политическом пространстве, а модернизация Японии оказалась уникальным случаем прорыва в миросистему «извне». Напротив, Россия вся была страной периферийной, хотя и достаточно развитой. А потому её попытки «догнать» Запад не выходили за рамки общих правил игры, продиктованных миросистемой.
Глава XII
Расцвет русского капитализма: от Витте к Столыпину
В то время как участие в мировой хлебной торговле разоряло деревню, в 80-е годы XIX века оно оставалось важнейшим источником средств для индустриализации. Капитализм, по выражению Лященко, пережил кризис 80-х «ценою разорения мелкого товаропроизводителя»[532].
К началу следующего десятилетия эти усилия уже начинали давать плоды. Рост городов вёл к развитию внутреннего рынка, в том числе и для отечественного сельского хозяйства. По мере того, как Россия преодолевает последствия крымского поражения, более протекционистской становится её таможенная политика. Отечественная промышленность начинает выходить из застоя.
1894 год был низшей точкой хлебных цен на внутреннем и мировом рынке. Затем начинается устойчивый рост. Приток капитала в сельское хозяйство делает производство при определённых условиях коммерчески прибыльным. Пшеница теснит рожь. Экспорт зерна почти удвоился. В 1900–1914 годах вывезли зерна на 7.3 млрд. рублей, тогда как за предшествующие тридцать лет всего на 8.6 млрд.[533].
По мнению Лященко, поток золота, обеспеченный России хлебным экспортом на рубеже XIX и XX веков, был сопоставим с экспортными доходами, которые в Америке создали «предпосылки блестящего развития капиталистической промышленности». Почему же, спрашивает исследователь, ничего подобного не произошло в России? Причина — в тех «отсталых социально-экономических условиях, с которым
