слежку. Один из присутствующих, которого мы видели там на собрании, довел нас до самого вокзала. Потом он нас потерял из виду, и мы от него скрылись.
В разговоре с нами этот Козиницкий передал нам: “Приходите в четверг, здесь будет Троцкий в этом же помещении и в это же время”.
Мои впечатления. Прежде всего, рабочих взрослых там было человек 10. Были четыре женщины, причем очень молодые (видимо комсомолки, лет 18–19‐ти). Что же касается остальных, то вся остальная их масса была исключительно из учащихся: молодые ребята – видимо, рабфаковцы или вузовцы»[1159].
Виктор Серж рассказывал впоследствии, как он «…выступал под вымышленными именами в отдаленных кварталах. Один из моих кружков, полдюжины рабочих и работниц, собирался под низкими елями на заброшенном кладбище. Над могилами я комментировал секретные доклады ЦК, новости из Китая, статьи Мао Цзэдуна (будущий военачальник советского Китая был идейно весьма близок к нам, но держал нос по ветру, чтобы получать оружие и боеприпасы)»[1160].
В Москве, по данным Виктора Сержа, троцкистско-зиновьевский блок насчитывал лишь несколько сотен активистов, а столичный пролетариат в целом выказывал абсолютное безразличие к дискуссиям.
«Люди хотели жить спокойно, я ясно чувствовал, что Старик (Троцкий. – С.В.) знает это не хуже меня, но всем приходилось выполнять свой революционный долг, – констатировал Серж. – Если поражение неизбежно, остается мужественно встретить его, как же иначе? Непоколебимо идти навстречу ему. Это послужит будущему. Лев Давыдович взмахнул рукой: “Мы всегда рискуем. Одного ждет участь Либкнехта, другого – Ленина”. Для меня все сводилось к простой мысли: если есть хоть один шанс из ста в пользу возрождения революции и рабочей демократии, необходимо использовать его любой ценой. Я никому не мог признаться в этом чувстве… Товарищам, которые под кладбищенскими елями, на песчаном пустыре возле больницы, в нищих жилищах ждали от меня гарантий победы, я отвечал, что борьба предстоит долгая и трудная. Когда я говорил таким образом с кем-то наедине, лица каменели и вытягивались; в многочисленной аудитории возникал холод… “Ты ведешь себя слишком по-интеллигентски!” – говорили мне друзья из Центра. Другие агитаторы расточали обещания победы, и я уверен, что они сами жили этой верой.
Мы решили неожиданно захватить зал Дворца труда и провести там открытую встречу с Зиновьевым. (Так делал в Москве Каменев и выступал при свечах, поскольку ЦК распорядился отключить электричество.) В последний момент Зиновьев уклонился, испугавшись ответственности, а Радек не согласился выступать в одиночку. Тогда мы, сотня человек, явились на собрание металлистов, проходившее в Мариинском театре, чтобы заявить о себе. Один из нас был избит.
Центр собрался у меня за чаем “на Радека”. Карл Бернгардович с очень усталыми глазами жевал полными губами трубку и как всегда демонстрировал свой умище, поначалу это отталкивало из-за избытка язвительности, но потом под внешностью саркастичного рассказчика анекдотов проявлялся человек веры. […] В полночь зазвонил телефон: “Расходитесь, ну! Вас всех сейчас заметут, Мессинг уже распорядился…” Расходились не торопясь. Радек раскуривал трубку. “Скоро такое начнется! Главное – не наделать глупостей…” ЦК велел “активистам” силой разгонять “нелегальные сборища”. В районах формировались, снабжались автомобилями команды крепких молодцов, готовых измордовать любого от имени ЦК. Сохраняя лицо, оппозиция отступила перед кулаками: собрания прекратились или стали исключительно подпольными»[1161].
А это в свою очередь дало сторонникам сталинско-бухаринского ЦК основание говорить о «“партии Троцкого” с окружными и районными секретарями»[1162]. В целом, при формировании «партии внутри партии» (как бы троцкисты и зиновьевцы от этого ни открещивались) Объединенная оппозиция ориентировалась, если по Троцкому – на молодежь как на «барометр партии». Это прекрасно понимали не только вожди сталинско-бухаринского ЦК, но и партийный актив, делавший заявления из серии: «Мы не позволим бывшим лидерам натравливать нашу подрастающую молодежь на ЦК»[1163].
О нелегальном оппозиционном апогее написал в своих воспоминаниях Л.Д. Троцкий: «Несмотря на чудовищный террор, в партии пробудилось стремление услышать оппозицию. Этого нельзя было достигнуть иначе, как на нелегальном пути. В разных концах Москвы и Ленинграда происходили тайные собрания рабочих, работниц, студентов, собиравшихся в числе от 20 до 100 и 200 человек, для того чтобы выслушать одного из представителей оппозиции. В течение дня я посещал два-три, иногда четыре таких собрания (с учетом средней продолжительности выступлений Троцкого можно предположить, что Лев Давидович перешел на привычный в годы Гражданской войны 17‐часовой рабочий день). Они происходили обычно на рабочих квартирах. Две маленькие комнаты бывали битком набиты, оратор стоял в дверях посредине. Иногда все сидели на полу, чаще, за недостатком места, приходилось беседовать стоя. Представители Контрольной комиссии являлись нередко на такого рода собрания с требованием разойтись. Им предлагали принять участие в прениях. Если они нарушали порядок, их выставляли за дверь. В общем, на этих собраниях в Москве и Ленинграде перебывало до 20 тыс. человек (из этого мемуарного свидетельства, которое отдает псевдонаучной фантастикой, Сталин мог сделать вывод о масштабах троцкистско-зиновьевской подпольной организации в 1927 году. – С.В.). Приток возрастал. Оппозиция очень искусно подготовила большое собрание в зале Высшего технического училища, который был захвачен изнутри. Набилось свыше двух тысяч человек. Большая толпа оставалась на улице. Попытки администрации мешать нам оказались бессильными. Я и Каменев говорили около двух часов. В конце концов Центральный Комитет выпустил воззвание к рабочим о необходимости разгонять собрания оппозиции силой. Это воззвание было только прикрытием для тщательно подготовленных нападений на оппозицию со стороны боевых дружин под руководством ГПУ. Сталин хотел кровавой развязки»[1164]. Во много раз преувеличив численность своих сторонников в Москве и Ленинграде, Троцкий, как видно, изрядно застращал своими заграничными мемуарами 1929 г. маниакально подозрительного генсека. Не потому ли в тридцать седьмом будут репрессированы не сотни, а многие тысячи людей, заподозренных в партийной «ереси»?
Глава 18
«Да здравствуют товарищи Смилга, Троцкий, Зиновьев!» Празднование десятилетия великого октября
В рамках подготовки вначале к демонстрации в честь 10‐й годовщины Октября, а затем и к XV съезду ВКП(б), оппозиция подготовила «письма счастья»[1165], предназначенные «только для членов партии». О том, насколько широко оппозиционерам удалось распространить образец спама двадцатых годов ХХ в., сведений нет, однако любая листовка вкладывала козыри в рукава сталинского руководства. Именно поэтому оппозиция подчеркивала, что молчать она «не может», а ответом на запрет обсуждения проблем стали «“нелегальные собрания”, “подпольные типографии”», за которые оппозиционеров третировало большинство ЦК ВКП(б).
В листовке приводились слова, сказанные Г.Е. Зиновьевым на том самом Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), на котором его и Л.Д. Троцкого исключили из членов высшего большевистского органа: «Вам придется либо дать нам говорить […] либо арестовать нас всех»[1166] (заметим, зиновьевское предложение не было реализовано лишь в отношении Л.Д. Троцкого, которого, как известно, вначале отправили
