ЦК.
“Дукс”. Банда хулиганов срывала речь Раковского в присутствии Бухарина. В ответ на это рабочие не давали Бухарину говорить полчаса. Больше 50 рабочих вышло вместе с Раковским с собрания.
Завод “Мастяжарт”. На заводе не было до последнего времени ни одного оппозиционера. Собрание предоставило слово Зорину. Получасовая речь имела большой успех. Рабочие требуют платформы.
Завод б[ывший] Тильманс. Смилга выступал успешно.
Завод “Шарикоподшипник”. Тов. Гвахария предоставили 45 мин. на доклад и 55 мин. для ответа на вопросы. Перед голосованием половина собрания ушла.
Балтийские ж.-д. мастерские. Муралову продлили время, провожали его аплодисментами. Хулиганов укротили.
Трехгорная мануфактура. Хулиганы, снабженные зам[естителем] директора Васильевым свистками, срывали выступления Раковского и Радека.
Институт Плеханова. Несмотря на выступление организованных хулиганов, Смилга говорил полчаса. За резолюцию оппозиции [про] голосовало 150 чел.»[1157] (из скольких – не указано).
Реакцией сталинского руководства стала новая порция арестов – Зиновьев со товарищи предлагали своим сторонникам «везде» добиваться «освобождения из тюрьмы защитников пролетарской диктатуры»[1158]. Правда, без указания, каким именно способом.
В конце октября – начале ноября 1927 г. проходили подпольные собрания оппозиционеров, в стройные ряды которых затесались и честные, проверенные, идеологически выдержанные кадры. Один из таких, Рубаник, сделал в Сокольническом РК ВКП(б) г. Москвы следующее «Сообщение»:
«Рассказывать, каким образом я попал на это собрание, не следует – об этом знают районный комитет и т. Гибер.
Собрание проходило по адресу – Н. Басманная ул., д. № 10, кв. 78. Ввели нас по черному ходу от ж.-д. линии. При входе нас встретили у дверей. Провожавшего нас человека, который, очевидно, был знаком, пропустили без всяких разговоров, а вместе с ним и нас. Когда мы вошли в квартиру, состоявшую из семи комнат, кухни и коридора, то присутствующие товарищи осмотрели нас взглядами с ног до головы, но никто ничего не сказал. Мы пристроились на полу, стали сидеть и дожидаться. Шел разговор о том среди присутствующих, что сейчас должен приехать Зиновьев, причем было заметно, что присутствующие там друг друга знали, разговор шел у них между собой дружеский, как у знакомых. К нам отношение было проявлено недоверчивое, к нам никто не подходил, мы разговаривали между собой. Постепенно подходили по 1–2 человека, и к приезду Зиновьева собралось человек 90—100. Никакой записи и регистрации не производилось. Фамилии присутствующих не записывались. Разговор между присутствующими велся тихо, вполголоса, и не на политическую тему разговаривали друг с другом. Вдруг сразу отворяется дверь и входит человек 15. Когда они [узнали], что не Троцкий, а Зиновьев выступает здесь, то стали ругаться по адресу тех, кто их послал сюда. Потом один из них заявляет своим друзьям: “Все равно, давайте будем слушать Зиновьева, останемся здесь”. Я спрашиваю одного парня: “Разве сегодня еще есть собрания?”. Он говорит: “Да, Троцкий собирает Московский актив, а там человек 500 будут присутствовать, но адреса перепутали и мы попали на Зиновьева, а не на Троцкого”.
Без четверти восемь вошел Зиновьев в комнату в сопровождении каких-то двух товарищей. Встретили их очень спокойно: никакого шума, ни аплодисментов, ни выкриков не было. Один из присутствующих подошел к Зиновьеву, снял с него пальто, забрал фуражку. Двое, которые с ним пришли, также разделись. Я спросил парня, который сидел с нами, кто они такие. Тот, который рядом стоял, отвечает, что это подпольный секретарь оппозиции Бауманского р[айо] на. На вид ему лет 32–34, рыжий цвет волос, акцент не русский, а латышский.
Между тремя комнатами, в которых происходило собрание, дверей не было. Зиновьеву сейчас же переставили стол, и он сел между двух дверей. Осмотрелся кругом и потом сказал следующее: “Я думаю, товарищи, что сперва я вам задам несколько вопросов, потом вы мне зададите вопросы и я на них буду отвечать”. Все с этим согласились. Он задал следующие вопросы: “Вот, скажите, как рабочие отнеслись к 7‐часовому рабочему дню?” Это один вопрос. И второй: “Как относятся беспартийные рабочие к нашим спорам в партии? Только скажите откровенно, не скрывая и не приукрашивая”. Посыпались ответы, которые Зиновьев принимал по очереди. Отвечали, главным образом, молодые ребята, не похожие даже на рабочих, а скорее [похожие] на рабфаковцев. Отвечали так: “Рабочие не довольны 7‐часовым рабочим днем”, “В вопросах внутрипартийной борьбы беспартийные рабочие стоят на стороне оппозиции”. Только один рабочий, который назвал себя трамвайщиком, ответил, что рабочие поденщики довольны 7‐часовым рабочим днем, а сдельщики, которые работают сдельно, эти недовольны. Затем Зиновьев сказал, что “… из ваших ответов видно, что беспартийные рабочие на нашей стороне и нашей задачей является выступать и рассказывать рабочим наши действительные взгляды (подчеркнуто красным карандашом. – С.В.). Ну а сейчас, задавайте мне вопросы”. Вопросы посыпались со всех сторон. Мне удалось записать следующие вопросы, причем когда я взял карандаш и блокнот, то на меня все обратили внимание, так как никто из присутствующих не записывал, но мне никто ничего не сказал и я продолжал писать. Первый вопрос: “Какие трудности стоят перед оппозицией”. Второй вопрос: “Как обстоит дело в международном положении”. Третий вопрос: “Почему очереди у магазинов”. Четвертый: “Расскажите про придворного писателя (Демьяна Бедного)”. Пятый: “Будут ли исключать оппозиционеров из партии”. И шестой: “Не помешает ли созданию другой политической партии в нашем Союзе ослабление диктатуры пролетариата”. Зиновьев затем сказал, что этих вопросов хватит. Он начал со следующего: “Товарищи, перед оппозицией стоят три главных трудности. Первая – это осадное положение, которое началось после XIV съезда. Сталину удалось побить оппозицию на XIV съезде путем клеветы, и с тех пор нам не дают высказываться ни по каким вопросам. Печать у нас закрыта, наши статьи не пропускают. Вот, например, написал статью о МЮДе, мою статью не пропустили, а поручили написать Слепкову, бывшему члену ЦК кадетской партии (так в документе. – С.В.). Тут рабочим приходится самим как-то догадываться о наших спорах. Это одна из наших трудностей. Вторая наша трудность заключается в том, что людям не дают голосовать так, как они хотят, а голосовать они обязаны так, как хочет секретарь ячейки. При секретаре ячейки нельзя поднять руку против, так как за этим следует сейчас же увольнение. И вот факт: одну работницу, которая была за оппозицию, все время понижали в разрядах и снизили до того, что ей нечего стало есть. Это вторая трудность. Третья трудность в том, что добросовестные члены партии не имеют возможности обсудить наши разногласия – с обеих сторон. Их угощают одной только газетой, которая пишется одной стороной. Это говорит о том, что, несомненно, надо вести широкое разъяснение наших взглядов всем добросовестным членам партии и беспартийным. Теперь давайте разберемся, кто действительные нарушители партдисциплины. Как вы все знаете, съезд должен собираться каждый год, а сейчас
