Я вышел на набережную: темень, шум волн, ветер, трудно даже на близком расстоянии узнать человека, тем более расслышать его голос. Назначенное время истекает, а Биляка нет. И вдруг прошел близко возле меня человек. Я чуть было не окликнул его: «Василь», но все же сдержался. Впоследствии выяснилось, что это проходил человек, высланный на «разведку». Через некоторое время появился и сам Василь, я его окликнул, и он отозвался. Так мы встретились. Сперва решили встречу провести на набережной у дачи Кадара, но ветер и шум волн Балатона нам очень мешали, к тому же нельзя было произвести запись нашей беседы.
Мы перешли в помещение дачи, и наша беседа продолжалась с 23.00 до 5 часов утра. Вот как была выслушана и записана, запомнилась беседа, весь наш разговор.
В. Биляк в своем рассказе главным образом останавливался на общей обстановке и характеристике состояния дел в КПЧ и в целом в стране. Он говорил, что в ЦК КПЧ, в стране, в особенности среди правых элементов, был какой-то шок, страх, даже паника, когда было опубликовано письмо пяти партий Варшавского договора. Кригель оформил себе заграничный паспорт, а Дубчек заявил, что письмо — это нож в сердце. Но вместе с этим еще больше поднялся националистический угар, много говорят о том, что письмо пяти партий — это посягательство на суверенитет Чехословакии. Происходит усиленное разжигание антисоветской истерии.
«Обстановка такова, что самые ярые, отъявленные противники партии готовы поддержать нас, коммунистов, лишь бы быть вместе против Советского Союза. А Дубчек и Черник уверовали в то, что эти люди поддерживают их политику». Продолжая беседу, В. Биляк сказал: «Откровенно скажу, что вы далеко неудачно выбрали место для проведения совещания, а именно Варшаву. Причин тут много, но одна из них, и немаловажная, — это воинственная позиция, занятая Гомулкой по отношению к нашему руководству.
С вами, с Советским Союзом, двусторонняя встреча крайне нужна. Если ее в ближайшее время не будет, то это может привести к окончательному разрыву и отходу КПЧ от общей нашей линии, а это означает ее развал. Мы, я имею в виду своих товарищей, выступаем за скорейшую встречу с вами. Но вы правильно делаете, что для встречи и переговоров не хотите ехать в Прагу. Если вы приедете в Прагу, то эти «швейки» подумают, что они победили.
Думаю, что всем составом президиума они на двустороннюю встречу с вами не пойдут — боятся. Вместе с тем Черник, Смрковский, Кригель, Дубчек боятся ехать на встречу с вами в Советский Союз: боятся того, что вы их больше не выпустите в Чехословакию. Если состоится с вами двусторонняя встреча, то надо вопросы ставить остро, требовательно, конкретно, определить сроки исправления положения в стране, предупредить о возможных серьезных последствиях. Безусловно, потребовать закрытия всех западных границ с Чехословакией».
Продолжая свою речь, Биляк сказал: «Я вам лично и откровенно говорю, что нас надо прикрыть вашим «зонтиком» от резких нападок руководителей Польши и ГДР, так как это вызывает обоснованное раздражение, негодование, ибо они говорят много необъективного». Дальше Биляк говорил: «Наша экономика расшатана до предела, нам надо оказать помощь солидными кредитами. Подготовка к XIV съезду КПЧ идет плохо, мы не уверены, что мы можем победить на этом съезде, хотя А. Дубчек возлагает на победу все надежды, но оснований для такой надежды нет. Устав КПЧ ревизионистский, да его и готовили правые элементы. Если мы опубликуем этот устав, то нас раскритикуют все коммунистические и рабочие партии, и ни одна из них не приедет на наш съезд».
Я попросил Биляка сказать свое мнение о Смрковском. Он определил его четырьмя словами: «Это же политическая проститутка». Больше ничего на сей раз не сказал о Смрковском. Продолжая разговор, Биляк сказал: «Черник находится под полным влиянием югославского посла, буквально от него не выходит и по всем вопросам ведет с ним консультации. Мы ждали даже прилета в Прагу Тито, готовили ему грандиозный прием и пышную встречу. Тито уже был у себя в аэропорту, но по какой-то причине его Прага не приняла». (В. Биляк не знал истинной причины отказа Праги принять самолет Тито, а суть в том, что мы заявили ультиматум против прилета Тито в Прагу, руководство Чехословакии испугалось и дало отбой.)
Я задал Биляку вопрос: «Скажите, кто у вас в Президиуме ЦК КПЧ стоит на правильных позициях, на кого можно рассчитывать в вопросах организаций сильного блока здоровых сил?» Биляк назвал десятка полтора людей. Из них на первом месте — Индру, Кольдера, Швестку, Риго, Барбирека, Пиллера, Я. Капека. Не обошел и себя. После этого я спросил его: «Так почему же вы активно не действуете?» Биляк немного подумал и заявил: «Мы боимся, что нас могут обвинить в измене родине, а отсюда все последствия, мы все готовы всеми способами вас поддержать, но что нам делать, мы не знаем». Я Биляку сказал: «Нам от вас нужно письмо, в котором бы была изложена ваша просьба о помощи. Мы даем полную гарантию, что письмо не будет обнародовано, также и его авторы». Биляк на это ответил: «Вы поймите нас, нам стыдно: не сделав ничего в своей стране, обращаться к вам за помощью. Что вы о нас можете подумать?»
Биляк далее продолжал: «У нас подготовлены некоторые мероприятия, мобилизован наш преданный партийный, советский актив, за нами стоит и в случае особой опасности за нами пойдет рабочая милиция и многие военные. Подготовлена наша программа и заявление». (Когда он все это говорил, я чувствовал, что он говорит с какой-то неуверенностью, и мне казалось, что он желаемое выдает за действительность.) Я сказал В. Биляку, что они явно упускают время активной борьбы. «Нет, — решительно сказал Биляк, — мы этого не допустим, не хватит сил, к вам обратимся за помощью». — «А не лучше ли было бы, чтобы ваша группа сейчас написала нам письмо о помощи? Это будет для вас гарантия более организованно, смелее вести борьбу против разгула правых, усилятся ваши действия?» — «Да, это бы усилило нашу организованность и решительные действия». Перед Биляком я открыто поставил вопрос: «Может быть, действовать через Словакию?» Немного задумавшись над моим вопросом, Биляк сказал: «Посмотрим, если в этом будет крайняя нужда, то мы можем обойтись без чехов, чтобы спасти Чехословакию». Далее Биляк говорит, что они упустили время, даже момент дачи решительного боя правым на их «платформу 2000 слов». В ответ на это я Биляку сказал: «Вы допустили ошибку, упустили момент укрепления своего влияния и организации борьбы против разгула правых, что отказались участвовать в Варшавском совещании. А Пленум ЦК КПЧ, которого вы так добивались и полагались на него, больших надежд вам, по существу, не дал, а еще больше расшатал ряды КПЧ». В ответ на это Биляк сказал: «Это был не пленум, а балаган, цирк. На нас было организовано давление, и мы на этом пленуме ничего не могли сделать». — «Так может быть и на вашем предстоящем съезде КПЧ», — говорю я Биляку. Он отвечает: «Мы тогда к вам обратимся за помощью». Я ему ответил: «Ваша просьба о помощи может опоздать, нам обращение нужно сегодня». Биляк на мой вопрос промолчал.
Ведя дальше разговор, он говорил: «Нам нужен конфликт, мы можем выступить через неделю, но вы правы, что время уже работает не на нас. Когда мы окончательно обсуждали вопрос о возможной поездке в Союз для переговоров с вами, то Черник, Смрковский, Кригель заявили, что они боятся ехать в Москву, а Дубчек, в свою очередь, заявил: «А я без вас не поеду». Вот так у нас и решают важнейшие дела и сложные вопросы».
Биляк говорит о «свободе слова» и печати и приводит такой факт:
«После злополучного Пленума ЦК я возвратился в Братиславу. Представители печати, радио, кино обратились ко мне с вопросами, что я могу сказать о прошедшем Варшавском совещании и письме пяти партий социалистических стран, входящих в Варшавский договор? Я сказал, что отношусь к совещанию и письму пяти соцстран положительно, к их голосу и разуму нам надо было бы прислушаться. После этого вся печать на меня обрушилась с руганью и угрозами, радио моих слов не передало, а у телевидения при съемках вдруг все лампы в юпитерах «перегорели».
Все ведь знают, что у нас с вами существует союзнический договор, вот по этому вопросу журналисты обратились к Чернику и Смрковскому высказать свое мнение в связи с Варшавским договором и письмом пяти социалистических стран. Черник и Смрковский ничего более умного не могли сказать, как порекомендовать журналистам до 14 августа нигде ничего об этом не писать».
Я спросил Биляка, а что означает 14 августа?
Биляк прямо на это не мог дать ответ, но позже сказал: «Потом будете писать о том, как Советская армия оккупирует нашу страну», — сказали Черник и Смрковский журналистам».
Наша беседа с В. Биляком носила откровенный характер, но все же чувствовалась какая-то скованность, настороженность, и Василь некоторые вопросы не раскрывал, не договаривал до конца.
