В шалаше Кеша нашел несколько поистлевших шкурок черно-бурых лис. Шуба была негустая, низкорослая — били их не в сезон, по лету. Подушечки на лапках чернобурок неистертые, пухлые — мальцы, пацаны совсем.
Пожадничал, не устоял перед соблазном, порешил, наверное, сразу весь выводок. А взять с собой не взял — ни к чему они, мех никудышный, за него и гроша ломаного не выручишь.
Рядом с шалашом нашел Кеша кости лосенка. Совсем маленький — сосунок. Только-только к траве привыкать начал. Метко бил в него Тот. Под левой глазницей в черепе дырочка — след от пули. На выбор бил, выслеживал.
И чем пристальней приглядывался Кеша к стоянке, тем сильнее росло в нем негодование к тому, кто жил на Птичьем до него.
«Что же ты ходишь по земле и ее же гадишь, паря?» — думал Кеша, вслушиваясь в шум ручья и слыша в нем поганый смешок.
«А кто же узна́ет об этом?» — говорил Тот, и голос его был неприятен Кеше.
«Я узна́ю. Через десять, через двадцать лет приду и увижу. Был тут, гадил, плевал в ручьи, природу истязал. Преступник ты, паря. Вор ты!»
«Не пойманный я, а стал-быть, и не вор. А коли спымаешь, у меня ить тоже два ствола, и в обоих по пуле», — отвечал Тот и смеялся погано.
Гроза унималась, и голоса в ручье стали явственней. А звон подойников и крики петухов затихли, пропали, только Тот смеялся.
Бурак с Соболем заволновались, засвистели тихонечко, не иначе, как голос тоже услышали. Не нравится он им.
Кеша накинул на плечи стеганку, подогнул к груди колени, умостился поудобнее на лапнике, пошарил ладонью по теплым мордам собак. Они поджались поближе к нему, и каждый по разу шоркнул языком руку хозяина.
— Охота тут добрая, — сказал им Кеша, — соболь по всему ручью кормится. По зиме гонять будем, приглядывайтесь.
Кеша попыхтел трубкой, табак горел ровно, без всхлипов.
— К ведру, — заметил про себя охотник и, выбив золу в ладонь, затих до утра, больше не вслушиваясь в говор ручья и ровный шум сникающей грозы.
За два дня, которые потратил Кеша на переход к северному побережью Птичьего, он еще несколько раз встретился со следами своего врага. То, что он был враг, охотник уже не сомневался. На медвежьей тропе Кеша чуть было не попал в капкан, оставленный и хитроумно спрятанный Тем в далекое время. Капкан был хорошо смазан, и ржа не коснулась его смертоносных пружин и острых, дробящих медвежью кость зубьев.
Зверь распознал грозящую ему беду и заложил тропу в обход опасного места. Что помешало охотнику, если можно так его назвать, снять капкан или хотя бы отпустить готовые каждую минуту сработать пружины? На той же тропе Кеша снял две петли, которые тоже обошли звери.
В устье ручья, что превратился в довольно широкую речку, набрел на целые завалы белых, отмытых дождями и ветрами костей кеты.
Здесь пришлый перегораживал реку сетью и черпал рыбу, идущую на нерест. Он вспарывал ей живот и вынимал икру. Его интересовала только икра.
Кеша на миг представил, как трепещут еще живые рыбы, как их становится все больше и больше, а Тот все черпает и черпает из реки серебряные слитки — ему надо много икры…
К месту гибели медведицы Кеша вышел не случайно. Хорошо набитая медвежья тропа примерно в полукилометре разветвлялась, терялась в мари сотнями отдельных следов. Это было похоже на то, что звери будто бы натыкались на неприметную для глаза преграду и круто поворачивали в сторону, каждый своим следом.
Старая тропа, что секла марь ровной, широкой дорожкой, уже едва виднелась в зарослях голубичника и жимолости. И все-таки на этой брошенной дороге угадывался след осторожного крупного зверя. Он проходил тут ежегодно напруженным сторожким шагом. Что-то неумолимо влекло его туда через марь, к черневшему широкому кусту кедрового стланика, к лиственкам, выбежавшим на опушку.
В том, что впереди должна быть ловушка, западня, капкан или петля, Кеша не сомневался. У медведей очень слабое зрение, но удивительно чуткий нюх. Запах опасности заставлял их резко менять направление, уходить с тропы. И только один из большого их рода осмеливался идти навстречу этому запаху. Каждую весну, крадучись, готовый в любую минуту встретить опасность, пересекал он марь тропою своих предков…
Кеша раздвинул ветки стланика. У ног его лежал скелет зверя, перехваченный витком стальной петли. Ему показалось спервоначала, что по костям медленно струится тело змеи. Он присел на корточки, рассматривая то, что некогда было молодым, красивым зверем. Мелкие косточки растащило воронье, но крупные лежали нетронутыми, выбеленные до бумажной белизны временем.
Приглядевшись к костям, отметил про себя: «Мать убил! Однако, с медвежонком шла…»
Природа как будто специально сберегла все улики против Того, кто нарушил священный закон тайги. По ним, неприметным стороннему глазу, Кеша восстановил все, что происходило тут несколько лет назад. Он уже знал рост и походку того человека, его привычки, характер. Он пытался представить и лицо, но не мог. В воображении каждый раз всплывали два вороненых витых ствола «бельгийки».
В холодных ручьях, что сбегали от снежников перевального хребта, Кеша обнаружил еще скелеты оленей. Животные были ранены пулями. Тяжело подраненный зверь, преследование которого бросает охотник, долго мечется. Жадно пьет воду, стараясь уменьшить огонь внутри себя, и в конце концов ложится раной в холодный ручей. Силы оставляют его, и он умирает в дикой агонии. Так умерли олени, скелеты которых нашел Кеша. Все были ранены тяжело, смертельно. Все они не могли уйти далеко от выстрела охотника, и все же он не пошел по следу. К чему понапрасну трепать бродни, когда можно снять добычу наповал — оленей на острове много. Он не пошел по кровавому следу своей добычи. Он совершил убийство.
Он нарушил закон тайги.
Встанет ли он когда-нибудь перед справедливым судом хранителей этого вечного закона? Опустит ли глаза перед ними? Настигнет ли его беспощадный судья — совесть?
Молчит тайга, вода и небо, травы молчат, зверь и птица…
Им не дано природой речи. И только вопиют о преступлении следы, оставленные преступником.
Они обвиняют!
Читай их, человек!
Глава V. В предзимье
Август. Уходит лето. Утром кустарники и траву подле зимовья Кеши клонит к земле густая роса. В развешанных серебряных нитях паутины лиловым и синим вспыхивают маковинки солнечных бликов. В черемушнике студено поблескивают еще не опавшие ягоды, и отяжелевшие гладкие рябки лениво ворочаются в густом переплетении веток, роняя свое поспешное:
