Комары, что тучами висят от земли, кажется, до самого неба, не трогают Кешу. А если какой и заплутает ненароком в его лохматой до глаз бороде, то начинает так отчаянно ныть, будто попал в тенета. За добрых десять шагов Кеша пахнет дымом, черемшой и гнилым нерпьим жиром.
Возраст его трудно определить, потому что рыжая с огненным подпалом борода скрыла лицо и из густющего сплетения волос смотрят на мир два острых темных зрачка да вечно сизый, в скорлупе слупившейся кожи нос.
Голос у Кеши грудной, с хрипотцой и оттого, что во рту его постоянно торчит самодельная громадная трубка, чуть шепелявый. Ходит он раскорячисто, не спеша, бесшумно передвигая ноги, далеко выставив вперед левое плечо. Но эта неспешная, увальная походка обманчива. Кеша спор на ногу.
Солнце поднялось над сопками, рассыпалось по лайде острыми осколками, не в меру печет простоволосую голову охотника. Море откатилось далеко от берега, поутихло, истомилось. Льды, что сшиблись в узкой горловине бухты, ухают гулко и разно. Замирилась, затихла тайга, и только воронье на сухих верхах лиственниц кричит долго и погано: «Кр-р-р-р-о-о-в-ьи-ии! Кр-р-р-о-о-в-ьи-ии!»
Кеша стягивает с себя заскорузлые, все в подтеках крови штаны, долго развязывает штрипки на серых, по-мужичьи стиранных кальсонах и, белея голыми икрами, лезет в воду. Он долго возится в замыве, выбирая из рыбьей толчеи гольцов и жирную селедку, охает по-бабьи, проваливаясь куда-то, и страшно ругается, вспоминая все колена человеческого рода.
Только через час он поднимает заплот и выпускает уже порядком одуревшую рыбу в донное русло Амуки, но не всю: часть из нее обречена гнить под солнцем. Большой прилив теперь не скоро доберется до ковша, все следующие за ним будут малыми (кому не знать про то, как Кеше), а за это время рыба погниет и на запах ее выйдет из тайги Хозяин. Кислый, смрадный запах будет щекотать ему черные, в трещинках ноздри, дыбить на холке свалявшуюся за зимнюю спячку шерсть и звать к себе сюда на великое пиршество. Медведь выйдет. Обязательно выйдет к размыву и ткнется в серый песок своей громадной головой. Кеша срежет его одним выстрелом. Здесь, на острове, не может быть двух хозяев. Здесь хозяин один — Кеша. Об этом знает тайга, море, все об этом знают. А вот он, бурый, дремучий, с рваным ухом, не знает. Пришлый. Явился прошлой весной, скорее пригнало его на льдине с материка (случается и такое). Приплыл и возомнил себя хозяином. Другие знают нрав Кеши. Живут чинно, ни они ему, ни он им не мешает. А этот возомнил себя хозяином, за что и поплатится жизнью.
Прошлым годом Рваное Ухо задрал старого сохатого, что жил вот уже много лет неподалеку от Кешиного зимовья. Подстерег его у водопоя и ахнул лапищей по боку. Лось бежал по реке, страшно и тоскливо трубя тревогу и окрашивая воду Амуки в розовый цвет своей кровью. Из громадной раны, дымившейся предсмертной испариной, медленно выползали внутренности, а сохатый все бежал и бежал… Он лег раной в холодную воду подле зимовья Кеши и стонал, жалуясь по-своему тайге, небу и… человеку. Охотник пришел к реке и долго смотрел в старые, мягкие глаза зверя, не решаясь кончить его мучения. Лось уже не трубил и не стонал, а только вздыхал тягуче и безнадежно. Кеша ушел в зимовье за ружьем, погрозив кулаком в густую заросль прибрежной тайги, откуда (в этом он был уверен) следил за ним пришлый разбойник. А когда вернулся, увидел, что лось, далеко отбросив за спину рога, уже застыл напрочно, и только из глаз его по морде в реку скатывались слезы.
Целое лето медведь творил на острове бесчинства. Разорил бортни, погубив четыре роя пчел, порвал сеть, изгрыз легкий долбленый каюк, вытоптал грядки картофеля на дальнем Кешином огороде. Дважды за лето встречался с ним охотник нос к носу, и дважды зверь уходил от него. Был он громадный, бурый, заросший длинной густой шерстью. Левое ухо зверя разорвано и торчит на голове двумя лоскутами черной кожи. Медведь могуч, но ловок и быстр. Ложась на спячку, он долго путал свои следы, вырыл пять берлог, но залег где-то в шестой, которую, к великому своему удивлению, Кеша не смог выследить.
…За полдень охотник управился с добытыми нерпами. Разделал туши и развесил на солнцепеке вдоль всей косы на острых кольях красные куски мяса. Две шкуры и розовые слизни жира бросил для приманки возле замыва.
С моря потянул свежак, тревожа и разгоняя комариные тучи. Медленно поднялась вода, и к берегу потянулись льды с дремлющими на них нерпами-сивучами. Нерпы уже не интересовали Кешу, утром он их настрелял довольно. Мясо высохнет на кольях, Кеша снесет его в лабаз и зимою будет кормить собак. Сварил в котелке нерпичью печень — от болезней и недуга, съел ее тут же на берегу, крупно посыпая сочные черные ломти серой солью. Так он делает каждую весну, оттого и не хворает, веря, что в печени таится великое лекарство от всех болезней.
На остров Шатар Кеша попал десять лет назад. Пришел сюда на шхуне «Ольга» со зверобоями. С месяц дрейфовал среди льдин подле берега на зверобойном баркасе, добывая нерпу. Выбирался иногда на берег, приглядывался, прислушивался к тайге, к шуму рек и ручьев, подолгу глядел на закаты, что сгорали в беспредельной пустоте моря, и вдруг решился остаться здесь на зимнюю охоту.
Зверобойный промысел Кеша не любил. Было это похоже на убийство. Глупые, неповоротливые нерпы лежали на льдинах, закрыв влажные добрые глаза. Их били во сне, иногда пулей, а иногда, экономя заряды, колотушками, когда животных было слишком много и сон их был крепок. Голубые льдины окрашивались в алый цвет крови, кровь лужицами стояла на воде, по щиколотку наполняла баркас, каплями приставала к брезентовой робе. Люди, отупевшие от вечной морской качки и постоянного убийства, были угрюмы и молчаливы. Они внутренне противились этой работе, но продолжали творить ее однообразно и методично.
В кубрике на «Ольге» в большой бочке росла чахлая елочка. Она напоминала им о земле, о родине и детстве. Подле нее, слабой, с редкой желтоватой хвоей, люди добрели сердцем, вспоминая любимых в долгих нехитрых беседах.
Именно рядом с ней, сидя верхом на грубо выструганной скамейке, стыдясь своих шершавых и нескладных слов, Кеша уговорил капитана шхуны оставить его на острове. «Ольга» по рации запросила флагмана зверобойной флотилии «Мятежный». А «Мятежный», связавшись с материком, вытребовал разрешение у Чуганского промхоза оставить на зимовку охотника Дубилкина в лесных угодьях Шатара.
Осенью, возвращаясь на материк, «Ольга» высадила Кешу в бухте Якшина.
Весною зверобои вернулись на остров. В устье Амуки, в полукилометре от моря, стояло приземистое зимовье, рядом с ним горбился накатной крышей лабаз, сигала на волнах долбленая лодчонка, сохла на кустах исподняя и верхняя одежда.
