За ветром явственно было слышно, как бушует где-то, совсем уже рядом, огонь.
Кеша погладил левой рукой горячую морду малыша, легонько прихватил и потрепал уши.
— Заживо сгоришь, глупый!.. — И вдруг, решившись, твердо левой рукой отогнул к спине податливую мягкую морду, правой ударил ножом в горло. Олененок дернулся, засучил ногами, и кровь толчками полилась в снег.
…Кеша уходил на юг размашистым шагом, и вместе с ним уходили на юг птицы и звери. Перемахивая с дерева на дерево, шли по верхам табуны белок, обгоняя охотника, бежали соболи. Из сугробов поднимались куропатки и, шумно ударяя крыльями, летели прочь. Малая птица уходила. Следы лисы и зайца, рыси и волка, медведя и оленя, сохатого и куницы перепутались меж собой. Звери шли одной дорогой. Их гнал страх.
И снова Кеша увидел стадо оленей с мудрым и старым самцом впереди, и снова мимо прошмыгнула лиса, и где-то прогромыхал по тайге Рваное Ухо. Охотник понял: огонь, шибко пройдя по сушняку подлеска, брал их в клещи. Звери искали выхода.
Нельзя терять ни минуты — клещи замкнутся, и тогда…
Глава VII. Огонь
Кеша шел звериной глубоко пробитой тропой. Звери уже не разбегались по тайге, а кучно шли к выходу из огненного кольца. Человек шел их дорогой. Сломалась лыжа. Кеша шел пешком. Малопулька цеплялась за деревья и кустарник, мешала идти, но он не бросал ее. Стало трудно дышать. Едкий влажный дым выедал глаза, застил дорогу.
Все темней и темней становилось в тайге. Темнее и жарче. Кеша не оглядывался, но чувствовал спиной надвигающуюся стену огня.
— Шутишь, не возьмешь! — шептал охотник, наддавая шагу и задыхаясь в розовой мгле тайги. — Не возьмешь!..
Чего боялся он больше всего, случилось — подвернулась на ослизлой колодине нога. Острый сук глубоко рассек от уха до бороды лицо. Боль ударила от лодыжки к бедру. Поднялся, до хруста сжимая кулаки и скрежеща зубами. Пошел, всем телом припадая на здоровую ногу.
«Разойдется, — подумал о ноге и ладонью смахнул кровь с лица. — Пристынет». Заныла правая рука, и он только сейчас заметил, что все еще сжимает рукоять ножа в застывших каплях светлой молодой крови.
«Впервой зверя убил не ради добычи… А может быть… Разом… С одного взмаха… — путались, ускользали мысли. — Как пацана, олененка — раз, и все…»
И снова упал и снова зажал до зуда в челюстях крик боли.
«Нет, шалишь! Еще не конец, — то ли думал, то ли шептал, с трудом проталкивая в легкие густой, смрадный воздух. — Откуда огонь?! — впервой задал себе вопрос и не нашел ответа. — Огонь! Огонь! Почему? Зимою пожар? Огонь?..»
Он уже не бежал и не шел. Он кидался вперед, падал и снова кидался. Так идет посуху к воде рыба, выброшенная на берег. А где-то рядом, чуть впереди и слева, ломился через тайгу Рваное Ухо. Медведь дважды пытался пересечь опередившую и вышедшую на его путь стену огня. И оба раза шарахался прочь, закладывая круги в поисках выхода. Шедший по вершиннику пламень обрушил на него золотое жито искр. Ожег тело. Затлела, запепелилась шкура. И зверь, рухнув, рыча и воя, катался в снегу, притушивая огонь, и снова бежал тайгой, преследуемый запахом паленой шерсти.
В неглубокой, вымытой весенними водами и дождями впадине, до камней разбороня снег, стонала медведица. Тяжелая, с большим животом, она грузно сидела, привалившись спиной к высокорью. Тело ее содрогалось, и стон раненой плоти и умирающей в ней так и не народившейся жизни вырывался из оранжевой, в белых хлопьях пены пасти. Медведица уже не могла ни ползти, ни рвать когтями землю. Она сидела, широко раскинув лапы и уронив меж них живот.
Рваное Ухо прытко, насколько позволяли слабеющие силы, прошел мимо, сторонясь ее взгляда и запаха. Среди дыма и гари он различил этот запах.
Огонь бежал по тайге. Прыгал светлячками с ветки на ветку, кружил шмелями. И вдруг, разом охнув, охватывал деревья от подножия до вершины. Снопы искр, черные клубы дыма и лиловые языки пламени, словно бы выброшенные неведомой силой, взмывали в небо. И стена огня рассекала тайгу, а внежиги, светлячки и шмели, шипя, плюясь и гудя, снова забегали вперед, обгоняя оранжевый вал. Таял, пузырился снег, вспухали и лопались стволы елей, раскалывались камни и деревья, выламывая ветви, корчились в агонии.
Низкое небо с тяжелыми тучами прижимало дым, и было уже не понять, где начинается земля и кончаются тучи.
Сник, улегся ветер, но от этого пожар не стал тише. Вал огня шел уже сам по себе, ветер сделал свое дело. И теперь дремал, оттягивая время, когда на материке люди почувствуют запах пожара.
Звериная тропа круто пошла вниз, вдруг снова разбившись на сотни отдельных следов. В затухающем сознании мелькнула мысль: «Вырвался…» Даже сейчас, в минуты, казалось бы, непоправимой беды глаза продолжали замечать тайную жизнь тайги.
В дымящейся одежде, с обгоревшим лицом и руками выползал Кеша из огня, жадно, как зверь, прихватывая спекшимися губами снег.
Тайга обрывалась, подсеченная камнепадом. Где-то позади осталась плотная завеса дыма, и воздух, такой невесомый и чистый, разом наполнил легкие, причиняя дикую боль, вызывая кашель. Кеша кашлял, отплевывая черные сгустки крови и копоть. Он силился встать совсем так же, как встреченный им олененок, — и не мог сделать этого. Кашель катал его по снегу, выворачивал, трепал голову, выламывал ребра. Ему не было конца… Все внутри Кеши пылало. Хотелось пить, нестерпимо болело распухшее лицо в черных пятнах ожогов. Непослушными пальцами охотник хватал снег, заталкивал его в рот, но кашель не давал остудить пылающее горло.
«Нет, врешь, оклемаюсь», — думал Кеша.
Прояснялись мысли, собиралась и крепла воля. Сильный человек снова — уже в который раз! — возвращался к жизни.
Кашель кончился неожиданно. Кеша повернулся на спину и полежал недолго, прикладывая к губам и лбу пригоршни снега. Он медленно, помалу тянул сквозь зубы редкую, пахнущую дымом влагу, и она тут же на языке высыхала, не принося облегчения жаждущему телу.
Снова попробовал встать — и снова не смог. Тысячи красных червячков завозились в глазах, где-то глубоко внутри у сердца лопнула струна, и мелкий сухой звон наполнил уши.
И вдруг Кеша отчетливо различил стук мотора.
«Кунгас, — отметил. — Блазнится?» Но мотор действительно стучал совсем рядом с осыпью, под скалами.
«Люди! Неужели пришли люди! Люди! Дорогие! Я так ждал вас! Наконец-то! Люди, хорошие вы мои!..»
Поборов оморочь, Кеша подполз к краю камнепада, сорвался с него вместе с сугробом. Как на ледянке, скатился с осыпи и медленно, стараясь как можно меньше увлечь за собой камешника, пополз вниз к скалам.
