себя еще одного. Самого маленького. Детеныш стоял перед ним – не с вызовом, как его отец, не пораженный ужасом, как его мать, но неспособный понять, что вообще происходит. Малыш поднял свой нос, изогнув его вопросительным знаком, настолько очевидным, что было невозможно не понять его смысл. Он часто-часто моргал, ослепленный светом Натана; вероятно, не видя пепла, оставшегося от других. Натан ощутил желание протянуть к нему руку, привлечь к себе, спасти, ведь его требовалось спасти, такого малыша, самого маленького, но когда он сделал движение, намереваясь взять детеныша в руки, тот испуганно попятился: видимо, осознал, что перед ним не друг.
Натан отступил назад, сделав два или три шага, пока не оказался среди обугленных останков и белого пепла. Его ноги зарылись в пепел, словно в сугроб.
Когда он снова поднял взгляд, малыш-алифоньер тоже стал пеплом. Весь Зоологический парк полнился воплями перепуганных животных.
LXV
– Ну и представление ты устроил.
Натан не поднимал глаз. Парта; ее зернистая текстура была слишком близко, чтобы сфокусировать на ней взгляд, но его голова отказывалась подниматься.
– Они были последними из своего вида, – сказал Господин. – Ты знал об этом?
Натан слышал, но даже не качнул головой. Отрицание было там, в его мыслях, он его чувствовал, но оно никак не могло передаться телу. Сопротивление было слишком велико; тело было чересчур тяжелым, чтобы это стало возможным.
– Я обладаю множеством умений, Натан, и значительной силой, но даже я не могу вернуть их обратно. Древние знания упоминают методы, с помощью которых, если у тебя есть кость или ее отпечаток в камне, есть и возможность, спустя годы работы, дойти до такого момента, когда воссозданное животное сможет дать потомство, родив подобного себе детеныша, но для этого нужна хотя бы кость!
Даже слезы не текли – настолько он загустел, настолько плотным стало все вокруг.
– Ничего не осталось, кроме пепла!.. С другой стороны, это были только животные, а, Натан? В общем-то, ничего особенного. Любопытные пустячки. Бесполезные твари. Диковинные остатки ушедшей эпохи. Видимо, так ты думал, когда оставил мой кров и сошел туда вниз?
Господин ошибался: Натан вообще не думал. Он мог только чувствовать – после того как увидел воссозданное на сцене предательство.
– В этом есть некая истина. Животные… Что они такое? Они не могут говорить – по крайней мере, без приложения значительных затрат и усилий. Они не думают – во всяком случае, не думают ни о чем значительном. Они не могут ничего создавать. Не так ли? С какой стати тебе противиться, если у тебя возникло желание их уничтожить? Почему тебя должно заботить, если их больше не станет? Разве не таков закон среди животных: слабые погибают от рук сильных, верно? Пожалуй… пожалуй…
Звук шагов (деревянные каблуки по деревянному полу), удаляющихся в глубину комнаты, где Господин держал свое оборудование, накрытое льняными простынями, чтобы уберечь от пыли. Звяканье стеклянных трубок, скрип несмазанного винта настольных тисков… Потом шаги возвратились.
– Ну и шумиха. Ну и переполох. Торговцы жаждут крови. Еще бы, такие ценные звери! И что с того? Если бы эти глупцы имели хоть какое-то представление, насколько просто делать золото, которого они так жаждут! Простейший процесс. У меня внизу, в Подполе, стоит дюжина машин – они выдают его фунтами! Но мы-то с тобой знаем об этом, не так ли? Мы знаем… Что нам до того, что эти люди оплакивают свои потерянные ценности? Мы превыше этого, верно? Ты и я.
Больше он не отходил. Он стоял так близко, что Натан мог чувствовать его тепло сквозь рубашку. Его дыхание шевелило пушок на Натановой шее – мягкие, влажные выдохи… Натан не поднимал головы, боясь прикоснуться к нему.
– Ты особенный, Натан. Даже еще больше, чем твой отец. Но, должно быть, ты и сам это чувствовал? Испытывал раздражение из-за узости его кругозора? Разве это не недостаток – неспособность действовать? Я не говорю «слабость» (он не был слабым, мы оба это знаем), но все же – не иметь сил избрать другой путь? Самопожертвование – вещь благородная (по крайней мере, так говорят), но если оно не нужно? Если твоя жертва отражается на тех, кто тебя окружает? В таком случае это нечто другое. Страдание, как и наслаждение, может быть соблазном; а если в страдании нет необходимости, разве мы не вправе сказать, что те, кто его избирает для себя, кто позволяет другим страдать рядом с собой, что они совершили ошибку? Или, возможно, что у них не хватило проницательности увидеть, что существуют и другие пути?
Он отступил на шаг, и теперь, когда давление его близости ослабло, Натан смог поднять голову. День был ясным и солнечным. Натан сделал глубокий вдох.
Некоторые решения даются с трудом, другие ты принимаешь, потому что альтернативы немыслимы; но иногда решения приходят сами собой. Мир принимает такую форму, при которой лишь один путь выглядит верным, находится в согласии с окружающими вещами и с тобой. Натан избрал следовать одному пути. Он избрал идти вперед, чтобы увидеть, куда этот путь приведет, – не думая о том, как будет выглядеть это место, не вступая в противоречия с другими путями, но зная, что возвращаться назад не имеет смысла.
Когда он повернулся, Господин стоял перед ним без сюртука, протягивая руку.
Натан взял ее. Ладонь Господина была жесткой от зарубцевавшихся шрамов, и Натан ощутил Зуд в собственной ране от прикосновения к ним.
LXVI
Этой ночью облака были особенно низкими и темными; они висели так близко к земле, что Натан пригибал голову под их массой, словно они могли опуститься еще ниже и раздавить его. Луны не было и в помине; местность освещал лишь тот свет, что просачивался снизу, из Торгового конца, окрашивая нижнюю границу облаков едва заметным оранжевым отблеском.
Господин положил ладонь Натану на плечо. Она покоилась там, словно охотничий сокол на шесте, тяжелая и полная угрозы; но вроде бы они были союзниками, по крайней мере на данный момент. Над другим его плечом появилась вторая рука Господина, указывающая куда-то в темноту:
– Вот откуда все это приходит, Натан. Видишь?
– Но там ведь ничего нет…
– О это не так, уверяю тебя!
Господин наклонился к нему и что-то прошептал. Натан не расслышал слов – или, может быть, расслышал, но они были незнакомы его уму и ускользнули прежде, чем он смог уловить их значение. Впрочем, что бы они ни значили, их действие было несомненным и немедленным: как
