23.11
— Чудной у вас кострище, — заметил дедок. — Ґорит, да изнутри. И жара пощи нет. А жару б не помьшало.
— Сейчас и для жара сообразим, — Петя широко улыбнулся. Нет, ну неисправимый человек, будто не перед ним сейчас странный дед в ночном мёртвом лису вдруг появился.
— А вы как тут оказались? — спросила тихо.
— Бродил, бродил, собирал себе всякоґо, — немыслимым образом оказалось, что на коленях у деда стоит маленькая корзинка, — да на вас набрёл. Смотрю, сверкает, и не костром — холодом, а это, вот, ваш товарищ ґлазами своими. Экая способность — нужная.
— Несомненно, — Череп гордо кивнул. — На чистой местности саженей пятьдесят освещу!
— Ґрябышей не жалайти? — он вытащил из корзинки маленький вытянутый грибочек. Я отрицательно помотала головой, остальные, видимо, тоже. — Ну, как знайти, — и дед закинул гриб себе в рот. Зажевал.
Искоса глянула на остальных. Есть мы сегодня, видимо, не будем — не объяснять же старику, почему мы не можем его угостить. А есть так, внаглую, не предлагая… Кусок в горло не полезет. Может, как уснёт, так и поедим. Или он отчалит? Куда-то же шёл всё-таки…
— Дедушка, а вы чего тут так поздно? — я протянула руку, подзывая Кота, и он тут же запрыгнул ко мне на колени. Да, так спокойнее.
— Чао ж это поздно? Не поздно ищё.
И не поспоришь.
— Вы, ґолубчики, не смущайтес. Иль совсем я вас, старый, стеснил? Так я пойду… — он будто бы засобирался, а на деле вытащил пару грибочков и тут же ими зажевал.
— Да нет, что вы, оставайтесь конечно, — да кто меня за язык тянул, а? — А костёр нормальный и правда неплохо бы разжечь, — глянула на Алека умоляюще. Честно, дед, вон, в зимнем, а мы в летнем сидим, морозимся!
Алек призадумался. Не хочет сходить со своей позиции и деда из поля зрения терять. Но костёр-то кто разожжёт. А я мёрзну вообще-то.
Вздохнул. Посмотрел мне в глаза долгим взглядом. Я вся передёрнулась, не от холода, от его стали. Он понял так, как мне было выгодно, — пошёл разжигать костёр.
— Петрушка, — бросил коротко, и Петя вдруг пересел ко мне, потеснив на камешке. У них что, ментальная связь?
— Ты мне, красавица, напоминаешь одну… мою перву любо-ов, — дед мечтательно вздохнул. Алек обернулся на него через плечо, держа в руке пучок веток, потом на меня посмотрел и молча вернулся к розжигу костра. — Такая же курчава была, знойна, но очи-то!.. Я таких очей ниґде не видал, а твои-то — как её, — интересно, чего он там разглядел, старый, если в полумраке сидим? — Зелень эта колдовская!.. — поёжилась. Таки разглядел. — Так любил — свету белоґо без неё не видал! Хотел её кудрями дышать, в зелени её очей купаться! А она всё нос воротила, не мил, мол, не мил. Я ей ґоворю — чем не мил? И боґатств немало, и умом не обделён, и внешностью, а уж уд мой… — Алек кашлянул, прерывая деда. Тот словно опомнился, рот рукой прикрыл, на меня посмотрел. — Звиняйте! — что-то мне подсказывает, что дед о чём-то неприличном стелет. — Так во-от! Ґоворю — до смерти любить буду! А она мне, мол, жити ей пока хочца! А я ей — да до моей смерти, не твоей! А она мне — и тоґда мне тебя, забулдыґу, до смерти терпеть? А я ей — в рот не возьму! Вечно любить буду! А она мне — этоґо и боится, мол, вечнось длинная. Эх!..
Он остервенело что-то откусил, махнул рукой, да так, что перевернулся и упал.
Череп от неожиданности ярче глазами засветил, костёр, наконец, разгорелся, и на секунду поднялось высокое пламя. К нам, картинно, покатилось несколько кружочков. Один из них врезался в мои кроссовки и упал на бок.
— Мария, — прочитала вслух название. Подняла глаза на деда.
Печенье. Печенье, вывалилось из его рта и запуталось в бороде.
Лежит. Не шевелится.
— Мы деда грохнули, — проговорила сипло. Голова закружилась, мороз по коже страшный ходить начал, и руки затряслись. Откуда у него печенье-то взялось? Точно ведь наше! Я лично покупала в дорогу! Кругленькое, чайное, рассыпчатое!
К глазам подступили слёзы — страха и непонимания. Как это так? Он же… мы же…
Кот спрыгнул с моих коленей, медленно подошёл к недвижимому телу, обнюхал — сначала бок, потом — руки, затем к самому лицу подошёл. Петя тоже решил проверить, позади Кота, но пока только со стороны наблюдал.
Я не дышала.
— Живой. Спит просто, грибышами надрался. Вот же, шельма, знал же, что за грибы, а всё туда же! Старый пройдоха!
Гулко сглотнула и сама не заметила, как стала сползать с бревна на землю.
Усадили обратно. Это Алек к деду шёл, по пути поймал.
— Он же печенье съел, так почему не умер? — спросил.
— Да слава Богу, что не умер, — Петя поднёс руку к лицу деда. — Дышит.
Я разом словно весь воздух выдохнула, обмякла. Сползла бы снова, да придержали, положив большую ладонь мне на голову.
— Съел.
— Так почему?
— Кощей. Вот, шельма! — Кот поцокал. — Вырядился-то, а! Он ещё при Прасковье с дурниной был, а сейчас, видать, совсем от вечной жизни поплыл.
— Кощей?! — Петя отступила на шаг, осматривая деда с ног до головы. — Что-то не похож.
— Да много ль ты Кощеев видал, а?
По фактам.
— То есть он не отравился? — спросила.
— Нет. Кощеи могут любую пищу есть, как и Яги с Горынычами. И печенье это, — Кот лапкой стряхнул в пушистой бороды надкусанный кружочек, — он с собой принёс.
— Боже, — вздохнула, наконец, полностью приходя в себя. Осторожно убрала руку со своей голову, встала. — Тогда нам повезло — проснётся, покажет нам дорогу. Я так понимаю, не этот Кощей у них главный?
— Правильно понимаешь.
Завтра выходной!
