— Нет уж, теперь моя судьба оседлая. Поеду к товарищу Суслову. Он, слышно, жилу потерял, посмотрю, не найду ли ее. У меня среди горщиков приятелей много; иное чутьем, иное знанием поищем — а вдруг найдем?
— Желаю удачи, Андрей! Мне чутье и знание твое тоже пригодилось бы, но держать не могу. Прощайте, Даша!
Она вдруг заплакала, уронила мешок, села на него, размазала слезы по лицу.
— Да разве я еду, это он — горе мое — уезжает!
Нестеров ошеломленно посмотрел на нее:
— Зачем же вам-то оставаться?
— А кто же останется, если не я? Юля-то сдалась! А рентген без присмотра не оставишь, самому вам сидеть за ним некогда будет… — И опять заплакала.
— Ну, ну, Дашулька, — неуклюже погладил ее по голове Лукомцев, — не на век расстаемся! А это ты правильно придумала. Пусть товарищ Нестеров не считает, что мы оба как вешний лед, есть у нас в семье и каменные характеры… — Он поднял Дашу, поклонился Нестерову с опущенными глазами, и они пошли к месту сбора: он — с потускневшим бахвальством на лице, она — плача.
Юля пробежала мимо Нестерова с чемоданом Вари. Увидев Сергея, она приостановилась, заговорила горячо и быстро:
— Вы не подумайте, Сергей Николаевич, я ведь только потому, что Варя…
Он перебил ее, грустно сказав:
— Ничего, ничего, Юля, это ведь тоже подвиг — вовремя уйти!
Девушка опустила голову и побежала бегом.
Подошел Саламатов, обнял Сергея, отступил на шаг, осмотрел с ног до головы, сказал:
— Ничего, выдержишь! Бывало и хуже — выдерживали… — Вздохнул, хлопнул себя по шее: — Вот где у меня эти геологи сидят! Главное-то ведь в Красногорске начнется. Там им тебя стыдиться не надо, и пойдет! Комиссии да комитеты, доклады да отчеты! — И вдруг взмолился: — Найди ты, пожалуйста, эти алмазы, Сергей! Ведь и мне нелегко за тебя отбиваться! Подумай, что за этими камешками лежит! Вся здешняя земля их появления ждет, чтобы зацвести. У меня срок небольшой по земле ходить, а хочется увидеть ее другой.
— Что ж, не найду — отвечу.
— А ну тебя! Отвечать — так уж вместе! Продуктов тебе завезли, забойщики у тебя есть. — Помолчал немного, грустно сказал: — Не такое я ожидал тут увидеть, да что поделаешь. Не будем терять надежду. Только голову не теряй. — Быстро поцеловал Нестерова и пошел не оглядываясь.
Варя, должно быть выжидавшая, когда Сергей останется один, вдруг вышла из палатки, подошла к нему быстрыми легкими шагами, с поднятыми руками, похожая на летящую птицу, обняла его и заплакала, без удержу, горько, словно над мертвым. Он, охваченный жалостью к ней, понимая, что она оплакивает все: надежды, разлуку, боязнь за него и за себя, неверие в будущее счастье, прижал ее на мгновение, потом приподнял ее голову, взглянул в потемневшие глаза.
— Сергей, я буду в Красногорске, пока не кончатся камеральные работы. Может быть, ты еще вернешься.
— Ах, Варя, ты когда-то говорила, что есть два типа женщин: бунтовщица и раба. Но есть еще помощница. Я думал, ты будешь такой…
Он говорил это, готовый простить ей все, ее капризы, ее измену, лишь бы она вдруг сказала: «Ты прав, я остаюсь!» Но она выпрямилась, как будто ей стало стыдно за свой порыв, отстранилась, сказала:
— Поступай как хочешь. Я вижу, кого ты ждешь на помощь!
— Варя!
Но она уже уходила вслед за другими, не оглядываясь. Он постоял немного, пока ее фигура не скрылась за деревьями, обернулся к молчаливо окружившим его забойщикам, сказал:
— Ну что же, товарищи, пора за работу!
Он мельком пересчитал их. Осталось меньше половины. Но были же в его жизни дни, когда у него тоже оставалось мало людей в батальоне, и тем не менее они совершали невозможное! Стоит ли вздыхать раньше времени? Огорчение и жалость к себе убивают силы…
И его товарищи, как будто поняв эти не сказанные им слова, торопливо взялись за инструменты. И так пропало полдня…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Иглой дорогу не меряют…
Народная пословица1
Нестерова разбудило тягостное ощущение мертвой тишины. Лучи солнца пробились сквозь незаметные отверстия в брезенте палатки и испещрили сумрак тонкими полосками. Брезент стал похож на бархат в витрине с драгоценными камнями, и камни лежали на нем в беспорядке, который мог бы вызвать зависть у художника. Нестеров удивился, что его не разбудили, хотя было уже поздно. Он торопливо поднялся и вышел, щурясь от яркого света.
В ту же минуту он вспомнил вчерашний день.
Тишина окружала лагерь. Палатки были пусты, костры погашены. Нестеров выругал себя за леность и торопливо пошел к дальним шурфам, которые они начали бить вдоль Голубых гор вчера после ухода Меньшиковой.
На увале он остановился и оглядел лагерь. К сердцу хлынула кровь, оно забилось гулко и тревожно. Много путей прошел Нестеров, он знал и пустоту одиночества, и боль поражения. Пыль военных дорог скрипела у него на зубах. Но никогда еще не испытывал он большей горечи, как будто его окружили изменой.
Лагерь был пуст. Никто не возился у промывочных машин. Привезенная вчера порода уже высохла и потеряла свой темный, влажный цвет, став тусклой и пыльной. Не было оленей Иляшева: он повез груз уходивших и не вернулся. Вода торопливо изливала свою злобу, грохоча откинутыми досками промывального станка. Вашгерд преграждал ей дорогу, и она, швыряя белую пену на заградительные сукна, пыталась сбросить и уволочь его вниз.
Была изменчива даже тишина, опасным казался обожженный, высохший лес. Только у горы, на востоке, слышались отдаленные, приглушенные голоса людей, как будто те, кто остался с Нестеровым, испытывали такое же неловкое чувство боязни, какое вдруг обеспокоило самого Сергея. Нестерову показалось, что он все еще живет во сне, надо проснуться, чтобы сбросить с себя это тоскливое оцепенение.
Он усмехнулся. Эта усмешка возвращала жизнь. Значит, можно усмехаться и жить, думать и трудиться, какое бы горе или измена ни обрушились на тебя. Медленно, но уже уверенно он пошел на голоса.
Итак, он снова в меньшинстве. Но что помешает ему продолжить работу? Руки его крепки, спина сильна, вера его осталась с ним. Иногда обиды и поражения приводят именно к тому, что рождается сила сопротивления, которая потом приносит победу… Побеждают его боевые товарищи, прошедшие путь от Сталинграда до Белгорода, — он тоже пойдет своим путем, пока не победит.
Увидав на первом шурфе Головлева, он вполне оценил участие старого товарища. Парторг сам распределил работу, тщательно согласуясь с заметками Нестерова. Он, должно быть, хотел, чтобы Нестеров немного «отошел» после той боли и горя, которые доставил ему вчерашний день. Но эта забота обижала Нестерова, ему не хотелось излишнего участия, которое выделило бы его среди товарищей, и он строго спросил парторга, почему его не разбудили в шесть часов утра. Вчера они решили большинством голосов, что увеличат свой полевой день на два часа. Только при таком распределении времени они с оставшимися забойщиками успели бы закончить все запланированные работы.
