Вновь ничего. Ни единого шороха, кроме собственного свистящего дыхания. Ничего. Только биение ее сердца, утопающего в океане ужаса.
Страх придал девушке сил. Она доползла до кресла и, ухватившись за него, встала. Ее шатало, как перебравшего браги рыбака. Колени подгибались.
Цепляясь за мебель, бросаясь от одного предмета к другому, врезаясь в углы и чуть не падая, Лураса добралась до закрытой двери. Почти повиснув на ней, вошла в смежную комнату, но и там никого не оказалась. Та же пустота, и несколько оброненных вещей на полу.
Подстегиваемая неистовым биением сердца, молодая мать направилась в следующую комнату — в притворную, где так любил играть Тарген. Играть, смотреть в окно и возиться на ковре у каминной решетки. Возиться вместе с ней.
В голове, прорываясь сквозь гул, набатом билась одна единственная мысль: "Они там". Билась, несмотря на понимание того, что Гарья никогда бы не оставила ее лежать на полу. Никогда не бросила бы одну, если Лурасе вдруг стало плохо. И ни за что бы не увела сына далеко от приболевшей матери.
Еще одна преграда. Девушка толкнула дверь, но та не поддалась. Что-то мешало. Мешало, хоть не должно было.
Сердце неистово заколотилось в груди. Натужное, паническое дыхание срывалось с губ. Она всем телом навалилась на закрытую дверь, моля богов дать ей сил. Заклиная Гардэрна услышать ее призыв и придать крепость дрожащим рукам.
Получилось! Мгновение ликования потерялось в бездне паники.
Ноги! Лураса увидела обтянутые чулками ноги. Человеческое тело подпирало дверь, мешая ей открыться!
Вопль ужаса застрял в горле. Стиснул его.
— Гарья! — надрывным хрипом вырвалось из нее.
Девушка толкнула еще раз, увеличивая щель, покуда не смогла протиснуться в нее. Протиснуться для того, чтобы рухнуть на колени перед бесчувственной кормилицей.
— Гарья, Гарья, миленькая! Гарья! — слезы подступили к глазам, когда Лураса коснулась лица молочной матери. — Гарья! Тарген!
Раса сорвалась на крик. Тиски, ранее сжимавшие горло, впились в сердце, пронзили его острым жалом.
— Тарген? Где ты?
Она кричала, озираясь обезумевшими глазами. Ища хоть что-нибудь, что подскажет ей, где находится сын. Искала, продолжая трясти кормилицу за плечи и даже не замечая этого. Не слыша, что голова бедной женщины ударяется об пол, что тихие стоны вперемешку с ее именем срываются с ее губ.
— Сынок?! Сынок, отзовись! — Ее призыв растворился в тишине.
Лураса вскочила на ноги. Безумие, бурлящее в крови, вернуло ей силы. Страх за сына пересилил слабость и боль.
Отец! Отчаянием прошло сквозь нее, толкая к входным дверям. Отец!
Он знает что делать! Знает, где искать! Он ей поможет! Всегда помогал! И сейчас обязательно во всем разберется!
Раса выскочила в коридор. Ноги сами вели ее к покоям вейнгара. Она неслась вперед, ни на что не обращая внимания, не видя, что прислуга шарахается от нее, как от полоумной. Не видя страха и понимания на лицах. Не замечая сочувствия, адресованного ей.
Ничто вокруг не существовало для нее, ничто не имело значения, только Тарген, ее малыш, потерявшийся где-то, зовущий маму, возможно плачущий. Ее маленький любимый мальчик. Свет ее сердца, яркий лучик ее души, где в отсутствие Антаргина поселилась непроглядная тьма.
Словно вторя ее настроению, над Антэлой роились черные грозовые тучи. Одинокие капли уже срывались с небес и тяжело опускались на землю, дворовые постройки и полированный камень дворцовой кладки, чтобы затем прозрачными ручейками стремительно сползти по ней. Все усиливающиеся раскаты грома предупреждали о надвигающейся буре, а рокот пенистых волн Дивейского моря вещал о подступающем к тэланским берегам шторме. Казалось, природа готовится разразиться в неистовом буйстве, призывая для этого все возможные стихии.
Обезумевшая. Она была таковой. Чувствовала себя ею. Мысли о сыне роились в ее голове. Паника текла по венам — подстрекая, подхлестывая, убивая остатки разумности.
Лураса ворвалась в покои отца, не заметив, как понуро расступились перед ней стражники. Что их не двое, как принято, а больше. Гораздо больше.
Не увидела ни траурных повязок на запястьях мужчин, ни усыпанного землей порога. Не посмотрела на советников, заполонивших комнаты.
И только вид брата заставил ее остановиться. Брата, стоящего возле кровати отца. Брата, поверх белых одежд которого лежала геральдическая цепь.
Матерн стал вейнгаром.
Лураса в отчаянии закричала.
* * *
Он отошел от окна. Отошел с четким осознанием того, что завтра уже не сможет подойти к нему. Ни завтра, ни послезавтра.
Странно, но злости не было. Ни злости, ни обиды, ни даже страха. Он просто ничего не чувствовал, будто кто-то лишил его эмоций. Полнейшее опустошение.
Символичность происходящего грозила прорваться из него безудержным хохотом. Но это не был бы смех веселия или горечи. Нет. Он стал бы реакцией тела на разворачивающиеся во дворе события. События, которых он так стремился избежать, но не смог.
Матерн сам не знал, что подняло его с кресла и понесло к окну некоторое время назад. Оторвало от графина с вином, в котором он искал спокойного сна, и заставило отставить бокал в сторону, чтобы он стал свидетелем этого.
Возможно внутренний голос. Предчувствие. Или еще что-то. Это было не важно. Сейчас уже все было неважно.
Мужчина окинул взглядом покои. Покои, в которые возвращался на протяжении двадцати лет. Они принадлежали его отцу и деду. Всем тех, кто правил Тэлой до него. Властвовал над тэланцами по праву рождения и крови. Именовался вейнгаром и с гордостью носил освященный обрядом титул. Всем им, но не ему.
Завтра. День, когда двадцать лет назад он надел на себя геральдическую цепь. Надел неправедно, нарушив традиции. Просто снял с шеи почившего отца и присвоил.
Никто не знал об этом. Не существовало свидетелей его беззакония. Все думали, что он получил власть по праву.
Но нет. Он отобрал ее. И ни разу, ни на один миг по настоящему не пожалел об этом. И сейчас тоже. Он имел то, что должен был иметь. То, для чего родился на свет.
Взгляд Матерна задержался на постели. Гладко заправленной, ни единая складочка не нарушала идеально ровной поверхности покрывала. Его безупречность кольнула, воскрешая в памяти тот день и час, когда он увидел сестру.
Ополоумевшей бестией она ворвалась в покои отца. Он никогда больше не видел ее такой. Полные глаза слез, искаженное ужасом лицо. Цветом, под стать поминальных одежд — серая.
Как она посмотрела на него! Как закричала! В то мгновенье он ощутил ее боль, как свою. Всего лишь мгновенье, но оно до сих пор живо в нем. Гложет где-то под сердцем, но не настолько сильно, чтобы он испытал раскаяние и пожалел о том, что совершил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});