равновесие, перевалилась через перила на меня, и мы вместе рухнули в яростном вихре белого полотна и дождя.
Крепко стиснув веки, я цеплялась за нее, как за жизнь, и она первой ударилась об изогнутую крышу. Меня тоже сотряс удар, но я упала поверх нее, мы вместе заскользили по черепице и затормозили у карниза, где в желобе журчала вода. Ее тело, давно умершее, сильно воняло, но я не подняла голову от ее плеча.
Хруст и скрежет рвущихся из разбитого горла слов раздирал мне ухо, перекрыв мириады других, далеких голосов. Я не двигалась, и звуки повторились, еще настойчивее. Кое-как оторвав пальцы от мантии иеромонаха, я коснулась холодной и мертвой кожи на сломанной шее, и душа императрицы теплым потоком влилась в нашу общую оболочку. Среди хаоса на один прекрасный момент паника уступила место покою.
Мы выжили.
Хана подняла взгляд на замок, возвышающийся над нами. Дым еще валил из окна приемной, и повсюду ночь оглашалась криками паники. Может быть, фундамент замка и каменный, но вверху, начиная с парадных залов, Кой состоял из дерева и бумаги, все прекрасно горело.
– Сожалею, – сказала я, голос проскрежетал как песок по коже.
Императрица не отвечала. Ей было и незачем. Ее горе, жестокое и еще более мучительное от бессилия, наполнило слезами мои глаза.
«Мы должны идти, – вот и все, что она наконец сказала. – Лео Виллиус, вероятно, считает, что мы погибли, но если решит проверить, ему есть кого за нами послать. Нужно уходить, пока не закрыли ворота».
При мысли о том, чтобы сделать этой ночью еще хоть шаг, я пожалела, что мы не погибли. Даже после самых жутких нападений приютских мальчишек я не знала таких страданий и боли.
– Я возьму это на себя, – сказала императрица.
Я расслабилась, словно погрузилась в теплую воду, и когда она заставила наше тело подняться на дрожащих ногах и с трясущимися руками, моя признательность не знала границ.
«Странно, что мы к этому еще не привыкли, – сказала я, когда она заковыляла к прилегающему парапету. – Совершать побег из Коя каждую пару недель».
– Не волнуйся, – отозвалась она. – Вряд ли мы когда-нибудь сюда вернемся.
Глава 25
Рах
Пламя лизало края величественных дверей. Дым вырывался из окон и балконов, струился сквозь щели в древних деревянных конструкциях. У меня остались только плохие воспоминания об императорском дворце, но сердце все равно болело. Сожжение святилища Мотефесет вызвало бы слезы на глазах и тяжесть на душе каждого левантийца.
– Ты правда собираешься все сжечь? – спросил я, стоя в шатком перемирии рядом с Сеттом в дворцовом саду.
– Разбитую и раздробленную Кисию легче удержать.
Сетт отвернулся от внутреннего дворца, и мы прошли через опустевший внешний. Большая часть мебели и предметов искусства была разломана на дрова, чтобы поджечь дворец. Когда мы проходили мимо, Истет разбила над одной такой кучей масляный фонарь и перешла к следующей, засовывая в каждую щель свитки и бумагу.
– Другие места тоже готовы, – обратилась она к Сетту, так старательно не сводя с него глаз, будто стараясь забыть о моем существовании. – Все… – Ее взгляд стал еще более пристальным. – Все вышли?
– Поджигай, – сказал он, не ответив на вопрос.
Она сложила кулаки.
– Да, капитан.
Вынудив меня следовать за ним нежеланной тенью, Сетт отправился к некогда величественным дверям внешнего дворца. Разбитым чилтейцами. Сожженным левантийцами. Мы обеспечили себе недобрую славу в веках.
Жесткое молчание Сетта не позволяло и думать о споре. Все равно уже было слишком поздно. Столбы дыма от горящего города заполонили небосклон, образуя черное, как сажа, облако. На дворцовой площади царила тишина. Ни шагов, ни живых голосов – ни сейчас, ни когда-либо снова. Камень не горит, но окружавшие площадь здания были из дерева и глиняной черепицы, с декоративными ставнями, тростниковыми циновками и акварельными экранами.
В центре площади держал лошадь Сетта знакомый седельный мальчишка.
– Капитан, – сказал Ошар.
Увидев меня, он вытаращил глаза.
Сетт, не поблагодарив, не остановившись и даже не взглянув на переводчика, взял поводья.
– Генерал Бо?
– Он просил передать, что его люди закончили с… районом шелков? И переходят к… я не могу вспомнить название, капитан. Это юго-западный район города. Капитан Лашак взяла юго-восток. Генерал Корин – северо-восток и северо-запад с обеих сторон от главной улицы, но его и Вторых Клинков задержали толпы людей, пытающихся выбраться из города.
Сетт ускорил шаг, и его лошади – не илонга, с которой он отправился в изгнание, другой – пришлось перейти на рысь. Ошар вприпрыжку поспевал за Сеттом, его взгляд скользнул ко мне. Может, он сомневался, я ли это – волосы сильно отросли и клейма было не видно. Я мечтал побриться уже много недель, боясь, что, если умру сейчас, боги не увидят, какую жертву я принес гурту.
– Вели генералу Корину и Йитти приступать, – сказал Сетт, когда мы достигли дальнего края площади. – Пусть просто делают то, что велено. Огонь поторопит людей лучше, чем что-либо.
После короткой паузы Ошар ответил:
– Да, капитан, но если им нужно убедиться, что их никто не видел…
– Просто заставь их поторопиться.
– Да, капитан.
И, бросив на меня последний взгляд, седельный мальчишка умчался.
– С вами кисианские солдаты? – спросил я, когда мы вышли с площади на главную улицу, камни которой пересекали тени. – Они будут жечь собственный город?
– Теперь они верны Гидеону. Или, по крайней мере, кисианским лордам, которые верны Гидеону.
– Верны настолько, что сожгут свои дома? Свою историю?
Он не ответил. То ли его ярость немного утихла, то ли Сетт понял, что лошади неудобно поддерживать его темп, но он перешел на шаг. Главная улица была так же пустынна, как площадь, только ставни темных окон стучали на ветру.
– Нам нужны здесь кисианцы, – наконец сказал Сетт. – Люди не поймут, если мы велим им побыстрее убираться. И они должны увидеть, как мы вместе противостоим трусливым южанам, поджегшим город.
– Трусливым южанам?
Он поднял брови, будто приглашая назвать его лжецом, но я не видел в этом смысла. Все равно что назвать ночь темной. Сжечь город и обвинить во всем врага, посеять семена ненависти к нему и благодарности к себе. План был умным и жестоким, и я старался убедить себя, что Гидеон никогда бы сам до такого не додумался, но именно он приказал не отделять головы от тел, так же как убивать детей. За эти недели попыток вернуться к нему и спасти его жизнь я позволил себе забыть об этом, но сейчас от этой мысли внутри все переворачивалось.
Идти по тихому городу с пустыми зданиями было жутко, но меня в равной степени угнетала и молчаливая напряженность Сетта. Он вечно маячил где-то на краю моей жизни, но без Гидеона Сетт значил бы для меня не больше, чем любой другой Торин, одно лицо из целого моря лиц, топот копыт его лошади – лишь голос в могучем грохочущем хоре, когда Торины прокладывали свой путь по степи. Теперь эти копыта ступали в одиночестве.
– Я скучаю по грому. По нашему грому, не этому, – я указал на небо, – а земному. Такому, который чувствуешь костями, по грохоту копыт, тележных колес и топоту ног, поющих в унисон. Скрипят повозки с бочками, дети бегают с жеребятами. Созвездие костров по ночам, запах жарящихся орехов летом, и Масуд, заводящий песнь хвалы Богине.
При мысли о Богине в горле застрял ком. Вот уж не думал, что когда-нибудь стану оплакивать Луну.
Пока я пытался проглотить комок, Сетт молчал. Потом произнес так, будто кто-то вытягивал из него слова:
– Я всегда любил возвращаться с охоты последним, чтобы посмотреть, как гурт движется по степи, словно армия муравьев. А когда гуртовщик объявляет привал на ночь, гурт собирается в кучу, а потом распадается на части, когда люди расходятся по своим делам. Шатры. Вода. Лошади. Дрова. Костры. Еда. Каждая группа – маленькая армия, смеющаяся и болтающая за работой.
Город вонял грязью, мокрой шерстью и мехом, но сейчас все перекрывал резкий запах дыма, ветер набивал наши носы пеплом. Мы молча прошли
