— Но судно, этот лайнер, на котором она плыла, ведь же не затонуло? — продолжал докапываться до истины Иван Иваныч.
— Не затонуло. Но огромное количество пассажиров посмывало с палуб волной. Посреди открытого моря. Ну и где вы хотите, чтобы их искали? На дне? Как? Водолазами? Там глубина какая, знаете?
— Глубина, глубина… — пробурчал Иван Иваныч и поерзал на жестком стуле.
Выходило, что племянница, какими-то судьбами занесенная к берегам Новой Каледонии (еще вчера Иван Иваныч не имел ни малейшего представления, где это вообще находится), попала в шторм и вместе с другими пассажирами исчезла с борта с грехом пополам выжившего судна. Вещи ее, однако, преспокойно продолжали покоиться в кабине, и именно благодаря этому властям, с невероятным, почти месячным опозданием, через русское посольство удалось разыскать ее единственного здравствующего родственника, к тому же еще и проживающего на Кипре.
Собрав чемодан, Иван Иванович вылетел в Москву, где уже третий день подряд обивал пороги самых различных инстанций, оформляя документы и разбираясь с несложными имущественными правами. В первый же день ему передали сверток с найденными вещами, сходу удивившими своей немногочисленностью: в полиэтиленовом пакете не нашлось ничего, кроме зубной щетки, довольно грязного полотенца, которые Иван Иваныч сразу же и выбросил (ну в самом деле, не брать же такое на память?), и изрядно пострадавшего от воды блокнота с вложенным в него паспортом. На второй день (уже в другой конторе) его огорошили новостью, что у пропавшей имелась в собственности какая-то постройка на одном из тайских островов, и в случае, если племянница не объявится живой, то по прошествии надлежащего срока Иван Иваныч, как единственный родственник, а соответственно, и наследник, обогатится совершенно ему не нужной тропической дачкой. На этом список полученного имущества пропавшей заканчивался. Никаких объяснений, как она очутилась на борту лайнера, курсирующего от берегов Малайзии к Новой Каледонии, никто дать, разумеется, так и не смог.
— А большой ли шанс, что еще будут находиться живые люди? — спросил Иван Иваныч прилизанного.
Тот только покачал головой:
— Вы же знаете, прошел уже почти месяц.
— Да, да… Это разумеется. Но все-таки?
Работник опять покачал головой:
— Кто знает? Но надо быть готовым, что уже все. Не найдут. Видать, прибрали Боги, отмучалась ваша племянница.
— Отмучалась… Слово-то какое. И что ж это выходит, даже похорон не отыграть? — насупился посетитель.
— А что хоронить-то будете? Пустое место, воздух?
— Ну… Нехорошо ж как-то. Раз могилы нет, то совсем будто и не было человека. Прожил, а ничего от него не осталось.
— Ну почему не осталось? Память вот, в ваших сердцах.
Иван Иваныч поскреб в затылке. Пожевал губами воображаемый сигаретный фильтр, посмотрел в окно.
— Да и памяти-то не много останется. Сирота она была. Родители еще пару лет назад как погибли, а больше у нее, кроме меня, вообще никого. А я кто? Седьмая вода на киселе, мы последние лет десять и не виделись ни разу. А так, я б ее к родителям закопал, все ж это как-то более по-людски что ли, с могилкой-то… И да место там есть, в аккурат еще на четыре урночки, думали, дети пойдут, внуки, брали про запас, а оно вон как обернулось-то. Семья так и не разрослась…
Сочувствующий сотрудник понимающе кивнул, незаметно скосился на настенные часы, потом на ворох раскиданных по столу бумаг и вздохнул.
— Ну, похороните ее чисто символически. Предмет какой-нибудь, ей одной принадлежащий, что-нибудь характерное, личное…
Личное… — размышлял озадаченный Иван Иваныч, бредя по уже сгущающимся сумеркам. И где ж его взять, личное это? Квартира оказалась записана на сожителя ее, а его тоже след простыл. То ли жив, то ли мертв, поди разбери. Сумасшедшая жизнь пошла, людей по-человечески прямо больше не похоронишь. Ни прав на взлом квартиры, ни ключей, разумеется, нет. Разве ж вот, обрадовался Иван Иваныч неожиданно пришедшей в голову мысли, блокнот тот? Запись в нем, судя по всему, очень личная, прямо вот, как выразился этот прилизанный, «характерная». И сжечь его проблемы не составит. Пожалуй, вот прямо в раковине в гостиничной ванной комнате и можно. Хоть сегодня. А завтра, прямо с утречка на Хованское, дать этим балбесам по пятьсот рублей, быстро плиту снимут, положить э-э-э… в чем бы положить пепел? Да не важно, это за вечер само придумается, плиту вернуть обратно, распить чуток водочки, чисто так, за светлую память, и вечером на самолет. Со спокойным, так сказать, сердцем, с чувством хорошо выполненного долга. А Настеньке подарочки уже в Шереметьево прикупить. Платок там или… да какая разница? Парфюм какой вот.
Придя к выводу, что все складывается вполне удачно, Иван Иваныч запрыгал по лужам в убыстренном темпе и даже замурлыкал под нос какой-то бравурный марш, что позволило ему незаметно преодолеть оставшиеся три квартала. За стойкой рецепции опять сидела та самая немолодая и неулыбчивая, которая три дня назад по ошибке выдала Иван Иванычу номер люкс. Не желая лишний раз попадаться на глаза, (мало ли, еще отберут номер? а дело-то даже и не в люксе, а в том, что ради последней ночи заново привыкать к новому месту в возрасте-то поди уже не просто) Иван Иваныч сгорбился, отвернулся и постарался незаметно проскользнуть к лифту.
— Good evening! Isn’t it a beautiful weather today? — радостно засветился ему какой-то иностранец, заходя с ним в кабину.
— Э-э-э… Гуд, гуд, вери бьютифул… — рассеянно покивал Иван Иваныч, мысленно уже вставляя плоский ключ в полагающуюся для него щель и мечтая укрыться в спокойном уединении своего номера.
Там все было так, как он и оставил, в спешке убегая сегодня утром. Когда-то насквозь промокший и заново высохший, весь от этого покореженный и пятнистый, блокнот покоился на журнальном столике, все еще раскрытый на странице с карандашной записью. Иван Иваныч покосился на него, скинул пальто, крякнув, нагнулся, расшнуровал ботинки, переобулся в тапочки и, осторожно перешагивая через моментально натекшую на полу грязную лужицу, направился в ванную, где тщательно вымыл руки с мылом. Раковина вполне его устроила. Идеальное место для кремации. Большая, глубокая, одним словом пожар гостинице не грозит, отметил он.
За окном бесшумно проплывали сотни машин, вместе с Садовым Кольцом уползая в черную пасть туннеля. Иван Иваныч заварил в стакане чайный пакетик и немножко постоял, мелкими глотками прихлебывая кипяток и устремив невидящий взгляд на улицу. Потом словно бы очнулся, тряхнул головой, вздохнул, взял блокнот и, не забыв прихватить из пустой пепельницы коробок гостиничных спичек, направился в ванную комнату. Остановился в нерешительности, пооглядывался на потолок. Противопожарной сигнализации не было. Это хорошо, подумал Иван Иваныч, и на всякий случай прикрыл дверь в коридор.
Точно маленький черный плоский гробик, блокнот доверчиво лег на дно раковины. Коленкоровая обложка, пожалуй, будет сильно дымить. Оторвать и выбросить в ведро? — на миг задумался Иван Иваныч, но тут же отбросил эту мысль. Нет, сжигать, так сжигать все. Промазала, чиркнув по девственному корешку серы спичка. К потолку устремился легкий дымок. Но что-то мешало Иван Иванычу приступить к его последнему долгу, сосало под ложечкой, давило на грудь. Эх, вернусь домой, надо опять пойди к врачу что ли, опять сердце щемит не по-хорошему, — Иван Иваныч задул спичку. Попрощаться бы все-таки надо, не мусор же во дворе сжигаю!
Потерев переносицу по тому месту, где обычно находились очки, и обнаружив их отсутствие, он поленился возвращаться за ними в гостиную и открыл блокнот. Длинная, страницы на четыре, карандашная запись находилась в середине пустого блокнота. И лишь на первой странице имелась еще одна запись, сделанная другой рукой и на английском языке. Вверху листа был записан чей-то имэйл-адрес, ниже зачем-то шли данные паспорта, судя по месту выдачи (Париж), принадлежащего какому-то французу. А дальше, бедной родственницей ютясь внизу, была коротенькая приписка.
…
«Я подумал… Вернее, я запретил себе думать и пишу то, что чувствую. Ты знаешь, я всегда хотел сделать так, как лучше тебе. Поэтому я не настаиваю, но прошу. Если вдруг у тебя будет время в твоей новой жизни, и, кто знает, желание еще раз увидеться, то просто напиши мне, и я приеду к тебе куда захочешь, в любое место, которое ты скажешь.
Арно»
Больше в блокноте ничего не обнаружилось. Пролистав его до конца, Иван Иваныч вздохнул и чиркнул второй спичкой. Полосатые страницы быстро охватились огнем, сморщился на задравшихся углах коленкор и, как и опасался Иван Иваныч, сильно задымило. Сердце екнуло, снова стиснутое тисками. Закашлявшись, Иван Иваныч отошел подальше от раковины и наблюдал дальнейшее от двери, периодически выглядывая в коридор и глотая глоток-другой свежего воздуха.
