class="p1">– Перестань.
– Ты не узнаешь этого, пока не окажешься в самой гуще.
– Тогда уже будет поздно.
– Я думаю, большинство ребят в самом деле не умеют воевать. Они просто там. Наращивают количество. Знаешь, можно ведь найти место, где не надо ни в кого стрелять. Есть куча разных мест.
– Все мне так говорят. Мэриен считает, я могу заняться пропагандой.
– Можно поваром или еще что-нибудь.
Кроме ножниц Берит, Калеб после продажи дома попросил старый граммофон Уоллеса и сейчас встал и, выбрав пластинку, поставил ее, завел граммофон, опустил иглу. Дебюсси. После первых звуков Джейми вспомнил, как в детстве смотрел через балясины перил на Уоллеса и его друзей, споривших об искусстве.
– А у тебя будет выбор?
Калеб сел на койку, перекинул ногу на ногу и закурил.
– Вряд ли. Ты когда-нибудь кого-нибудь убил? Хоть птицу?
– Пауков, мух. Рыб.
– А если нам завтра пойти на лося? Я бы тебя взял. Гон у самцов только начинается. Там интересно.
В надежде, что Калеб не заметит, насколько отвратительна ему сама мысль, Джейми устремил взгляд на дно чашки, погонял виски.
– По-моему, пустое дело убивать, только доказывая себе, что можешь.
– Городские охотники, которых я вожу на охоту, исключительно этим и занимаются. Лосей и косуль слишком много, вот беда, а волков и гризли почти не осталось…
– Благодаря вам, – вставил Джейми.
– …И они умирают с голода.
– Не уверен, что это хорошая проверка. Ведь если ты не убьешь лося, он-то все равно тебя не убьет.
Калеб допил виски и отставил чашку.
– Лося убить легче, чем человека, Джейми. Но тебе не нужно никого убивать.
– Конечно, можно сесть и примириться с тем, что я трус.
Калеб посмотрел ему в глаза:
– Ты не трус.
Джейми хотелось спросить у Калеба, уж не он ли убил Баркли Маккуина. Хотя какая разница? Были ведь люди, кого Джейми хотел убить: мальчишку, мучающего собаку, мистера Фэи, Баркли. Она есть в нем, потребность убивать.
– Хорошо. Завтра идем.
Джейми плохо спал. После виски хижина и стрекотание сверчков медленно кружились, а он лежал на полу у Калеба в центре тошнотворного водоворота и опять думал о письме Саре Фэи. Оно пришло в июле, когда Мэриен уже давно уехала.
Дорогой Джейми!
Надеюсь, ты не слишком осердишься на мое письмо – твой адрес мне дали в музее. Мы нехорошо расстались, и я с сожалением вспоминаю наш разговор. Мало ничего не делать, я продолжаю так думать, однако теперь, по прошествии времени, пришла к выводу, что непорядочно убеждать совершать насилие людей, ненавидящих его так, как ты. Я бы не хотела, хоть и понимаю: нынешняя война требует прежде всего количества. Это подводит меня к цели моего письма: я кое-что узнала. Все рода войск ищут художников, которые документировали бы происходящее. Мне рассказал один друг нашей семьи, занимающий высокую флотскую должность, поскольку мы, конечно, знаем множество художников, и я назвала твое имя. Насколько я понимаю, тебе придется пройти необходимый курс обучения, чтобы тебя отправили на войну, но не на фронт. Конечно, это опасно, но, если хочешь, я была бы счастлива связать тебя с нужными людьми.
Надеюсь, у тебя и твоей сестры все в порядке. Мой брат, Ирвинг, офицер на эсминце, а Льюис пошел в армию врачом. Я очень по ним скучаю.
Сара.
* * *
Джейми не рассказал о письме Калебу, не упомянул его и когда писал Мэриен, из опасения, как бы они не подтвердили: это, по выражению Сары, «кое-что» прекрасный выход из его затруднений. Саре он тоже не ответил. Он не мог не согласиться с ее подспудной мыслью: дескать, стать военным художником формально значит исполнить свой долг, и все-таки разозлился. Она думала, он не справится. Миллионы других мужчин просто пошли на войну, а ему, считала Сара, нужно особое, теплое местечко. С другой стороны, он действительно пригоден для рисования намного больше, чем для службы в пехоте.
Джейми проснулся всего через пару часов в жару, с пересохшим ртом, сердце колотилось. В воздухе маслянисто пахло кофе. Хотя была еще глубокая ночь, Калеб уже встал и разбивал яйца, поставив сковородку на горелку.
Они молча позавтракали. Калеб велел ему идти на улицу и отдраить себя мылом у колонки, чтобы лось не сразу почуял запах. Когда тьма разбавилась до темно-синего, они отправились в лес. Несколько часов Джейми шел за Калебом с винтовкой на спине, болью в голове и изжогой в пищеводе. Он не спрашивал, куда они идут. Между стволов, ветвей плыли облака синего тумана. Джейми старался ступать точно в след Калебу, производить как можно меньше шума, но тот скользил, как змея, почти бесшумно, а Джейми топал, будто лошадь-тяжеловоз. У него под ногой хрустнула веточка. Калеб обернулся.
– Прости, – прошептал Джейми.
Калеб поднял руку. Джейми остановился.
Калеб словно к чему-то прислушивался, но Джейми, до боли напрягая слух, слышал только тихо падающие капли, а еще окружающую тишину, пронзаемую звуками, которые невозможно уловить: растущая трава, ползающие насекомые, дрейфующий песок. Он знал, на войне такая тишина загущена возможностью невидимого, кем-то нацеливаемого оружия. Калеб снял с пояса бамбуковый стебель и свистнул. Резкий звук взметнулся на вершину и опустился до хлюпанья. Они ждали. Где-то далеко взвыл лось. Калеб махнул влево, и они продолжили путь.
У небольшого озера Калеб указал на следы копыт и мазки грязи вывалявшихся в ней животных на деревьях. Через некоторое время он опять остановился и присел, положив винтовку на колени. Джейми сел на подушку из хвойных иголок, прислонившись к стволу. Ничего не было видно, один туман. Джейми позволил себе закрыть глаза.
Скоро Калеб потряс его за плечо и разбудил. Выступы твердой коры впились в спину, по подбородку текла слюна. Калеб кивнул на луг, показавшийся сразу за деревьями. Желтый свет пронизывал клоки тумана, еще висевшего над самой травой. По лугу медленно, пощипывая траву, шло стадо лосей: самки с шишковатыми ногами и ушами, как у мулов, самец в хвосте, бдительный, с темной шерстью на загривке, густом, рваном, будто львиная грива.
Джейми поднял винтовку. Они подползли к опушке.
– Отличная позиция для выстрела, – выдохнул Калеб. – Подожди.
Джейми взвел курок, приложился щекой к прикладу. Лось подошел ближе. В прицел Джейми смотрел, как он поднял голову и наклонил ее так, что рога слева легли параллельно спине. Черный нос заходил, задрожал; во внутренних уголках напряженных в брачный период глаз показался белок.
– Давай, – прошептал Калеб.
Зверь был мощный, полный жизни. Джейми представил, как у него подкашиваются ноги, восхитительные рога падают на траву, будто отброшенные вилы. Он опустил ружье. Калеб рефлекторно поднял свое, привыкнув стрелять, когда другие промахиваются.
– Не надо, – попросил Джейми.
Лось посмотрел в их сторону, повел ушами. Джейми вскочил и, размахивая руками, закричал. Лось развернулся и побежал, за ним рванули и лосихи. Стадо с глухим топотом стремительно мчалось по лугу, яркими пятнами мелькали бежевые бока, потом их поглотил туман.
Англия
Август – ноябрь 1942 г.
Сразу после приезда Мэриен в Лондон
Сначала Мэриен и остальных летчиков направили в Лутон, к северу от Лондона, на инструктаж и пробные полеты. Всем им, мужчинам и женщинам, пришлось начинать с самого начала, невзирая на опыт.
– У вас может быть две тысячи налетанных часов, а может быть два, – сказал инструктор, – вам все равно придется сидеть здесь, слушать, а потом сдавать экзамены.
Они ходили в гражданском (военную форму для них шили в Лондоне, в «Остин Риде»), а для полетов выдали большие, бесформенные сидкоты.
Мэриен все было очень интересно, так как она, кроме давным-давно выхваченных в библиотеке Миссулы отрывочных сведений, никогда не изучала аэродинамику, не училась азбуке Морзе и систематически не занималась навигацией и метеорологией. Лутон стал школой ее юношеской мечты: ряды парт, за ними летчики, стены увешаны разными картами, схемами двигателей и приборов. «Не отважно, а осторожно». Инструктор так часто повторял эти слова, что они превратились в своего рода заклинание. Задача летчиков состояла не в проявлении героизма; им предстояло четко, быстро
