— А дальше я умираю, — замогильным голосом пропел Гарп. — И оставляю шесть книг. По-моему, достаточно для великого писателя.
Все снова расхохотались.
— Может, вы нам расскажете, как умрете? — разошелся Вулф.
— Об этом лучше не надо, — попросила Хелен. — Если ты скажешь, что разобьешься в самолете, — добавила она, обращаясь к мужу, — я тебе этого не прощу.
В этой полупьяной шутке Джон услышал серьезную нотку и наигранно потянулся.
— Пора отправляться спать, — сказал он. — Вам нужно отдохнуть перед дорогой.
— Так вы не хотите узнать, как я умру? — возмутился Гарп.
Вулф с Хелен молчали.
— Я покончу с собой, — любезно пообещал Гарп. — Без этого в классики не выбиться. Я правда в это верю. Вы ведь не станете отрицать, что сегодня самоубийство писателя — вернейший путь к признанию его таланта. Поскольку перо явно не всегда раскрывает всю глубину таланта, автору приходится прибегать к иным средствам, чтобы обнажить страдания души. Самоубийство — своего рода подтверждение солидности писателя. Это так.
Гарп улыбнулся. Его сарказм не внес оживления. Хелен вздохнула. Вулф снова потянулся.
— Наложи на себя руки, — помрачнев, сказал Гарп, — и твои произведения сразу перейдут в разряд серьезной литературы.
Гарп и раньше частенько говорил, что видит для себя в самоубийстве последний долг отца и кормильца. Он любил перечислять имена посредственных писателей, которые нашли путь к сердцу читателя только после того, как покончили счеты с жизнью. Думая о писателях-самоубийцах и порой искренне ими восхищаясь, Гарп надеялся, что, расставаясь с жизнью, кое-кто из них знал об этой радужной стороне нелегкого выбора. Он понимал: люди, убивая себя, не идеализируют самоубийства и презрительно относятся к солидности, приобретенной такой ценой. Но такова горькая реальность в литературном бизнесе. Читатель и критик любят самоубийц.
Гарп знал — он никогда не решится на самоубийство. После смерти Уолта эта уверенность несколько ослабела, но все же не покинула его. Самоубийство означало насилие, а на это он был не способен. Тем не менее Гарпу часто представлялась ледяная усмешка писателя, последний раз перечитывающего предсмертную записку, его безысходное отчаяние.
Он любил мысленно прокручивать тот горький миг, когда писатель, оставив идеальную записку, берет и с дьявольским хохотом подносит пистолет к виску (глотает яд или бросается с моста в воду), преисполненный уверенности в своей долгожданной и на сей раз окончательной победе над читателем и критикой. Среди предсмертных записок, придуманных Гарпом, была и такая: «Кретины, до сих пор вы не понимали меня, но завтра поймете!»
— Что у тебя за навязчивая идея? — нахмурилась Хелен.
— А по-моему, прекрасная смерть для писателя, — улыбнулся Гарп.
— Уже поздно, — заторопился Вулф. — Вам завтра лететь.
Издатель отправился в гостиную и уже собирался лечь, но заметил, что Данкен еще не спит.
— Думаешь о путешествии? — улыбнулся Джон Вулф.
— Папа видел Европу, а я еще нет, — сказал мальчик.
— Знаю, малыш, — кивнул Джон.
— Правда, папа заработает кучу денег? — неожиданно очень серьезно спросил Данкен.
— Думаю, да, — ответил Джон.
— Зачем нам деньги? У бабушки их и так полно.
— Разве плохо самому быть богатым? — возразил издатель.
— А зачем? — не успокаивался Гарп-младший.
— Хорошо быть знаменитым.
— Вы думаете, отец будет знаменит? — спросил Данкен.
— Уверен, — подтвердил Вулф.
— Моя бабушка уже знаменита.
— Знаю, — кивнул издатель.
— По-моему, ей это не очень нравится.
— Почему ты так думаешь? — спросил Джон.
— Слишком много ходит вокруг посторонних, — объяснил Данкен. — Я сам слышал, как бабушка сказала: «В доме полно чужих».
— Видишь ли, твоего папу ждет несколько иная известность.
— А сколько бывает известностей? — спросил Данкен.
Джон Вулф глубоко, протяжно вздохнул и принялся объяснять маленькому Гарпу разницу между книгами, которые идут нарасхват, и книгами, имеющими некоторый успех. Он излагал ему многие тонкости издательского дела. С Гарпом-старшим Вулф никогда не пускался в подобные откровения, Гарпа это не волновало. Как, впрочем, и Данкена, который не запомнил ни одной тонкости и довольно скоро уснул под тихий, ровный голос Вулфа. Его убаюкивало медленное, бесконечное бормотание. Будь то голоса Роберты Малдун или Дженни Филдз, матери или Гарпа, которые каждый вечер рассказывали ему на ночь какую-нибудь историю; слушая их, он быстро засыпал и спал всю ночь здоровым, без кошмаров, сном. Данкен так привык засыпать под чей-то рассказ, что в Нью-Йорке никак не мог заснуть, пока не пришел Вулф.
Утром Гарп с Хелен принялись с интересом разглядывать гардероб Джона. Рядом с мужскими вещами висел прелестный пеньюар, несомненно принадлежавший одной из элегантных красоток Вулфа, которую не пригласили провести эту ночь в его апартаментах. На плечиках висело костюмов тридцать, не меньше, все в узкую полоску, все изящного покроя и все прекрасно бы подошли Гарпу, если б не слишком длинные брюки. Это не смутило писателя. Он выбрал по вкусу костюм, подвернул штанины и вышел в нем завтракать.
— Господи Иисусе, сколько же у вас костюмов! — сказал он Вулфу.
— Берите любой, — предложил Вулф. — Возьмите два или три. Или тот, что на вас.
— Длинноват, — улыбнулся Гарп, задирая ногу.
— Можно подшить, — посоветовал издатель.
— Конечно, — вмешалась Хелен. — У тебя ведь нет ни одного костюма.
Костюм так понравился Гарпу, что он решил ехать в нем в аэропорт, и штанины закололи булавками.
— Боже, — сказала Хелен.
— Мне бы не хотелось, чтобы нас видели вместе, — признался Вулф, но все же отвез Гарпов в аэропорт. Он хотел своими глазами увидеть, как семейство покинуло страну.
— Да, ваша книга, — спохватился в машине Вулф. — Я все время забываю показать вам сигнальный экземпляр.
— Я это заметил, — сказал Гарп.
— Ну ничего. Я вам его обязательно вышлю, — пообещал издатель.
— Уж пожалуйста. Я ведь до сих пор не знаю, что на обложке.
— Сзади ваша фотография, — сказал Вулф, — столетней давности.
— А что спереди?
— Название, конечно, — ответил издатель.
— Что вы говорите! А я подумал, вы его в последний момент сняли.
— Только название, — сказал Вулф. — А под ним что-то вроде фотографии.
— Что-то вроде фотографии? — переспросил Гарп. — Какой фотографии?
— Может, у меня есть в портфеле одна суперобложка, — сказал Вулф. — Приедем, поищу.
Вулф вел себя очень осторожно. Как-то он позволил себе обмолвиться, что «Мир от Бензенхейвера» — «мыльная опера». Но тогда его слова, кажется, не слишком задели Гарпа.
— Поверьте мне, — сказал он Гарпу, — ваша повесть чертовски хорошо написана, но при всем при этом… она всего лишь «мыльная опера». Слишком в ней много всего накручено.
— В жизни тоже много всего накручено, — вздохнул тогда Гарп. — Жизнь, Джон, и есть «мыльная опера» для взрослых.
В портфеле у Вулфа оказалась лишь фотография первой страницы обложки. Про последнюю страницу и внутренние полосы с собственноручно написанным текстом было предусмотрительно забыто. Он так и задумал — дать часть обложки в самую последнюю минуту. Фотография была тщательно запечатана в два плотных конверта, и Вулф не сомневался, что Гарп не сможет взглянуть на нее раньше чем сядет в самолет. Всю обложку Вулф обещал выслать писателю в Европу. Он был уверен, что Гарп хоть и разозлится, но не настолько, чтобы все бросить и примчаться в Нью-Йорк из-за океана.
— Ого! Этот самолет больше вчерашнего, — объявил Данкен. На этот раз он сразу сел с левой стороны, почти над самым крылом.
— Так и должно быть, — объяснил Гарп. — Он полетит над океаном.
— Пожалуйста, не напоминай мне об этом, — сказала Хелен. По другую сторону прохода стюардесса колдовала над чем-то вроде гамака для Дженни. Малышку подвесили в нем к спинке сиденья напротив матери; Хелен и Данкену она показалась чьей-то чужой девочкой.
— Джон Вулф говорит, ты будешь богатый и знаменитый, — сказал Данкен отцу.
— Гм, — хмыкнул Гарп, занятый конвертом, полученным в последний миг от издателя.
— Это правда? — спросил мальчуган.
— Хотелось бы, — сказал Гарп. И наконец-то увидел суперобложку «Мир от Бензенхейвера». Мороз продрал его по коже, он и сам не мог сказать почему — то ли подействовала внезапная невесомость (самолет-гигант оторвался от земли), то ли фотография на обложке.
Черно-белый крупнозернистый снимок поплыл перед глазами писателя. Больница. «Скорая». Носилки. Мрачная беспомощность на серых лицах санитаров: спешить некуда. Маленькое тельце под белой простыней. Страшный мимолетный эпизод у входа в больницу. Сколько таких больниц, таких «скорых», таких носилок с маленьким тельцем, которому уже ничем не поможешь…
