— Будь ему это необходимо, я бы провел его сам, — недовольно заметил Фаустофель. — Идем дальше, Серебряный Вихор.
— Он имеет право решать за себя сам, — возразил бес. — Ну как, дружище?
Я уже упоминал, что мне было безразлично, куда идти, однако перечить Фаустофелю считал первейшим своим долгом.
— Да, я не прочь отметиться.
— Перебьешься! — сердито вмешался Фаустофель. Настоять на своем я бы не сумел, однако надзиратель, приняв позу начальника военной полиции, передающего директиву в штаб, назидательным тоном отчеканил:
— Воспрещается чинить задержки посетителям или иным образом препятствовать им извлекать полезнейшие уроки из доступных всеобщему обозрению потрясающих и в высшей степени поучительных наглядных презентаций, имеющих место быть во вверенном вашему попечению отделе.
Было очевидно, что Фаустофель не намерен бросать вызов утвержденному регламенту. Не без некоторого злорадства я последовал за ним в обширный грот. Надзиратель, ухватив меня под руку, деловито приступил к лекции:
— На данном ярусе Преис-подней содержатся те, кто так или иначе обнаружил свою про-винность. К счастью, в нашем распо-ряжении находятся образцы всех суще-ствующих разно-видностей, но я бы рекомендовал вам насладиться знакомством с наиболее комической: особи из указанного разряда воспитывают себя в строгом следовании определенному нравственному кодексу, а в действительности прилагают все усилия к тому, чтобы своими по-ступками внушить себе самое низкое мнение о собственной мо-рали. Обхохочешься, верно? Слушай, парень…
— Делать нечего, — перебил его Фаустофель, — мы поприсутствуем, но только недолго. А без твоих разглагольствований и вовсе обойдемся. Где тут эта самая Анна — как там бишь дальше? — которую я давеча к тебе подкинул? Мы на нее взглянем — и с нас хватит.
— Какая именно? — обиженно осведомился сторож. Голос его утратил профессионально металлический тон. — И что за горе ее постигло: лично-воображаемое или общественно-иллюзорное?
— Пожалуй, общественное». Ну и осложненное, разумеется, обычным беспочвенным сопротивлением реальности. — Фаустофель наморщил лоб. — Она притязает на то, чтобы стать не то княгиней, не то графиней — что-то в этом роде…
— Ага, теперь вспомнил. Она здесь недалеко, но вам придется капельку обождать, если хотите увидеть представление целиком. Ее вот-вот подготовят.
— Посмотрим развязку — этого более чем достаточно, — решил мой спутник. Он велел мне не отставать и широкими шагами устремился вперед. Я едва поспевал за ним.
Пытка производилась здесь субъектами, которые видом и ухватками очень напоминали главного распорядителя. Каждый стоял на возвышении возле своего подопечного с указкой в руках, дожидаясь нужного момента, чтобы приступить к действию. Затем зычным голосом принимался вещать о судьбе жертвы, бьющейся в муках, тыча в нее указкой. Лекции с использованием наглядных пособий имели определенный успех: вокруг собиралась группка зрителей, жадно ловивших каждое слово.
Внешность Анны, отличавшейся большой привлекательностью, сразу выдавала в ней великосветскую даму. Держалась она, однако, приниженно: разглашение ее позора, по-видимому, было для нее непереносимо. Она стояла, понурившись, с ничего не выражающим, бесчувственным взглядом. Внутренние терзания подвели ее, судя по всему, к последней грани отчаяния.
Рогатый конферансье между тем жизнерадостно оповестил публику о близящемся финале жалостной истории ее злоключений.
— Итак, — прогнусавил он, коснувшись страдалицы указкой, — эта женщина добровольно уступила искушениям плоти. Нам с вами они, разумеется, тоже свойственны, однако мы обладаем достаточной моральной устойчивостью, чтобы им не поддаться. И вот — к ее изумлению — она в один прекрасный день обнаруживает, что ее сообщник по осквернению святости брачных уз вовсе не ставит своим идеалом нерушимость домашнего очага.
Он растянул рот до ушей в поганой ухмылке, а среди зрителей пронесся взволнованный шумок.
— Говоря попросту, леди и джентльмены, Анна любовнику осточертела. Теперь перед ней стоит суровый выбор: вернуться к оскорбленному супругу она не может, но равным образом не может она оставаться на приемлемых условиях и в вашем обществе: раньше вы были ее друзьями, однако прежние отношения с особами небезупречной нравственности, как вы прекрасно понимаете, совершенно немыслимы. Как же ей поступить?
С минуту Анна, застыв на месте, напряженно вглядывалась куда-то вдаль и словно обмозговывала какое-то решение. Что она видела перед собой — понятия не имею, но внезапно с отчаянным воплем ринулась вперед. Похоже, она намеревалась разбиться насмерть, бросившись вниз с возвышения, на котором происходил спектакль, однако при падении ее что-то ударило со страшной силой и отбросило далеко в воздух. Точно так же отлетел в сторону человек, на которого налетел мчащийся грузовик, — однажды мне уже довелось быть свидетелем подобного дорожно-транспортного происшествия. Рухнув наземь, Анна не подавала больше никаких признаков жизни.
Пока я с трудом приходил в себя, глашатай возвысил голос, стараясь перекричать возбужденный гул распаленных зрителей:
— Спешите сюда, ребята: полюбуйтесь на то, как Анна расплачивается за свою преступную неосмотрительность. Следующее представление — через десять минут!
Тем временем сплин с Фаустофеля как рукой сняло. Догнав меня, он развязно заговорил:
— На тот случай, если ты сам этого не углядел, позволь указать тебе на самое уморительное в показанном нам фарсе.
Мне уже так часто приходилось перед ним пасовать, что возражать я почти разучился, однако все же сделал слабую попытку его укоротить:
— Не вижу ничего уморительного, если человек оказывается в жизненном тунике.
Я, не оборачиваясь и не разбирая дороги, торопливо шагал вперед, не в силах вынести его иронической гримасы. Увлеченный своими рассуждениями, он на какое-то время забыл, кто чей проводник.
— Я очень боялся, что ты это упустишь. Слушай внимательно. Называть половое влечение неким страстным порывом двух душ к слиянию воедино — дурь весьма распространенная, однако Анна пошла дальше. Она вступила в связь, которая ровно ни к чему ее не обязывала, и все свое благополучие поставила в зависимость от нее. Не верх ли абсурда? Потеха — и только…
— Всякий поступок имеет две стороны, — пробормотал я и в растерянности умолк, но тут мне очень кстати вспомнилось, что когда-то я занимался математикой. — С одной стороны, сам факт совершенного действия. С ним, как ни крути, ничего не попишешь — это величина постоянная. Но, с другой стороны, — смысл поступка, и тут мы сталкиваемся с переменной величиной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});