Штернберг подавился словами, получив страшный удар по раненому плечу, и не упал лишь потому, что дерево высилось рядом несокрушимой опорой, и он привалился спиной к стволу, больше не имея сил уворачиваться, только прикрываясь руками, и удары посыпались на него градом — по ногам, по плечам, по голове. Он повалился на колени, отплёвываясь кровью, чувствуя, что прикушенный язык превратился с одной стороны в рубленый бифштекс, а дёсна возле зубов сочатся солёным.
Суть сила жар намерения
Только это для Зеркал имеет значение
Это же мои собственные слова, дошло до Штернберга сквозь боль и одурь.
Был огонь
Остался пепел
Был свет
Остался чад
Был жар
Осталась копоть
Ты который делает то чего делать не желает
Ты мараешь Зеркала
Бестия схватила его за длинные волосы на макушке и рванула его голову вверх так, что чуть не хрустнули шейные позвонки.
Была вера
Осталась ложь
Ты который не верит сам себе
Ты оскверняешь Зеркала
Обличье бестии смазалось, исказилось, и теперь вместо красавца Эдельмана к Штернбергу склонялось непереносимо омерзительное на вид существо неопределённого пола и неясной родовой принадлежности. Полузверь-получеловек в светло-серой эсэсовской шинели, всё больше смахивавшей на волчью шкуру. «И вот этакая дрянь меня убьёт, — с гадливым изумлением подумал Штернберг, — подобной пакости ведь даже с перепою не примерещится». Его едва не вырвало от отвращения, когда корявая, покрытая жидким белым волосом мускулистая рука с тёмными когтями крепко сжала ему горло — и с размаху приложила затылком к дереву.
Ты больше не нужен Зеркалам
Ты разрушаешь Зеркала
Ты не достоин Зеркал
Умри
Штернберг, извиваясь от удушья, судорожно глотая воздух широко раскрытым ртом, нашаривал на поясе рукоять кинжала.
Умри
— Да иди ты! — прохрипел Штернберг, выдирая кинжал из ножен. Длинный клинок вспорол заснеженный воздух серым блеском и глубоко увяз в боку оборотня, словно в густой слизи. Едва ли грубоматериальное оружие могло серьёзно ранить обитателя Тонкого мира, но всё же честная сталь с выгравированным на ней девизом обладала куда большей силой, нежели пуля. Бестия мгновенно ослабила хватку, отшатнулась. Штернберг вырвался, попятился на непослушных ногах, держась за горло и заходясь в надсадном кашле.
— Ну что? Получило паёк, чучело волосатое? — сипло выкрикнул он. — Иди сюда, мразь! Добавка будет!
Нет уж, если и подыхать, то только не сейчас, сказал он себе. Ни в коем случае не сейчас. Сначала — Зонненштайн, даже если для того, чтобы снова попасть на капище, придётся у самого дьявола хвост выдрать…
Припадая на одну ногу, Штернберг медленно обходил бестию по кругу. Кинжал в его руке был как материализовавшаяся и закалённая отчаянием ярость, как вылезшее из уязвимой плоти стальное жало. Тварь ухмылялась. Похоже, она была довольна.
— Чего скалишься? — зашипел Штернберг. — Страшилище. Что, все жрецы Зонненштайна были такие уроды? Теперь понятно, почему Зеркала меня приняли. В вашем профсоюзе я был бы просто красавцем…
Оскорблений — Штернберг это уже знал — бестия не сносила. Она бросилась к нему, кромсая воздух тяжёлым посохом, и Штернбергу вновь пришлось отступать, отшатываясь от бешеных махов палки, глухо взвывавших возле самого лица и откидывавших с разбитого лба слипшиеся от крови волосы.
— Ты, тварь! Озверела от скуки? — продолжал изгаляться он, подкарауливая момент, когда можно будет атаковать и ударить наверняка. — Чьё проклятие пригвоздило тебя к этому месту? Сколько веков ты тут сходишь с ума от безделья? Или у тебя тоже — долг?
Он кинулся на землю прямо под ноги бестии, получил посохом по хребту — так, что отозвалось во всех внутренностях, — но уже рванулся вперёд и вверх, вбивая кинжал в тошнотворную аморфную полуплоть, вонзая в неё стальные пальцы, снова падая и увлекая оборотня за собой. От удара о землю у Штернберга на мгновение потемнело в глазах. Он перекатился, подминая под себя извивающееся и яростно царапающееся, ударил коленом, вдавил в снег, прижал лезвие кинжала к неожиданно тонкому и нежному на ощупь горлу — и в рябящей серой дымке рассеивающейся дурноты увидел…
У него перехватило дыхание, кинжал выпал из руки. На него в упор смотрела Дана.
Дана.
При одном взгляде на это большеглазое, эльфовое лицо Штернберга с ног до головы окатила сладкая слабость. На какое-то мгновение он забыл вовсе, что перед ним — морок, призрак, новая хитрая личина. Его тело было подобно дереву, низким шатром склонившемуся над узкой лесной рекой, блаженно-оцепенелыми ветвями обнимающему её, льнущую к твёрдым обнажённым корням вкрадчивыми касаниями тёмной хмельной воды. Была луна-прожектор за зарешеченным окном, был узкий плот, уносимый тихим течением беспамятства, а всё, что было после, — не более чем перебой в дыхании, стеснение в груди от ополоумевшего сердца, последняя судорога усыплённого разума.
— Дана?.. — хрипло прошептал он.
Девушка с гримасой тошного омерзения сбросила его с себя, двинув ему в живот острым коленом, и схватила обронённый им кинжал. И Штернберг понял, что проиграл окончательно и безнадёжно. Понял это, когда увидел, как мучительно-знакомо кривятся от отвращения обветренные губы, как неумело держит кинжал поцарапанная, с угловатыми костяшками, совсем мальчишечья лапка, как безукоризненно точно воспроизведён рисунок шрамов на полудетской голове со встопорщенной густой шёрсткой отрастающих волос. На его невозможной противнице была роба заключённой, а не курсантская униформа — и полосатая ткань была в яркой крови с той стороны, куда пришёлся удар кинжалом. Последнее Штернберга просто убило, и уже не действовали никакие доводы здравого смысла.
Это было гораздо страшнее, чем удар ниже пояса. Сил защищаться больше не оставалось. Совсем.
— Не смей! Не трогай! — выдохнул Штернберг, отступая на подгибающихся ногах. — Чудовище, как ты посмела…
Он с трудом отдавал себе отчёт в том, что перед ним — издевательский обман. Это была вылитая Дана — с её эльфовыми ужимками, враждебным молчанием, гипнотическим взглядом зелёных глаз. Он отступал, пока ещё мог идти. Он не смел поднять на неё руку.
Защищайся
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
