Возвращаясь к оврагу, Хайнц проклинал себя за трусость. Когда волк, сбив с ног командира, в прыжке развернулся к Хайнцу, трясущимися руками пытавшемуся перезарядить автомат, последние остатки самообладания рухнули в пропасть, как взорванный мост. Хайнц не выдержал и бросился бежать. Он нёсся неведомо куда, не видя ничего вокруг, и уже почти ощущал, как тяжёлые лапы толкают его в заледеневшую от животного ужаса спину, швыряя в снег, и на затылке смыкаются мощные челюсти. Он осознал, что никто его не преследует, только когда совершенно выбился из сил. Обернулся в ту сторону, откуда шла вихляющая цепочка его следов, и долго стоял с автоматом наперевес, выжидая. Безмолвный лес, высясь вокруг храмовыми колоннами заиндевелых сосен, презрительно прислушивался к его шумному срывающемуся дыханию. Волк так и не появился.
Хайнц пошёл обратно, сначала медленно, затем всё быстрее. Стремительно нарастающее ощущение катастрофы подгоняло его, лесная тишина словно выталкивала его из себя. Хайнц снова побежал. Он ненавидел себя. Он струсил, оставил командира, раненого, один на один с огромной хищной тварью. Случись что с командиром, Хайнцу, наверное, никогда уже отсюда не выбраться, и так ему, чёртову трусу, и надо…
В одиночку в этом зачарованном зимней стужей лесу было страшно. Иногда Хайнцу казалось, что у него отказывает слух: уши сдавливала мертвейшая тишина. Порою, напротив, собственное дыхание было подобно шуму исполинских кузнечных мехов, а щелчок переломившегося под каблуком трухлявого сука звучал громко, как пистолетный выстрел. Скоро Хайнц потерял всякое чувство времени — впечатление было такое, будто он идёт уже целую вечность, и только вид собственных следов на снегу убеждал его в том, что он не сбился с пути.
У оврага Хайнц никого не обнаружил.
— Командир, — позвал он, опасливо подойдя к краю. Внизу тоже никого не было.
— Командир, — звал Хайнц, спускаясь в овраг. В ушах шумело, вокруг трещали ветви промёрзшего кустарника. На самом дне из глубокого снега, как надгробие, торчал чемодан. Хайнц вцепился в эту неподъёмную ношу с такой поспешностью, словно прикосновение к ней могло передать ему знание о том, что же случилось со Штернбергом.
— Командир, — вполголоса звал Хайнц, ступая по следам офицера. Он выбрался на другую сторону оврага, едва вытянув за собой адский груз. Следы уходили дальше в лес — странные, беспорядочные. Хайнц не мог понять, что здесь происходило. Офицер топтался на месте, шёл, падал, снова поднимался и снова падал. Хайнц подобрал валявшийся в снегу «парабеллум», засунул в карман. Неподалёку заметил пятна крови. Волчьих следов видно не было. Только человеческие.
Страх нагнетался, точно высоким давлением в барокамере.
Лес становился гуще, сосняк сменился дубравой. Среди деревьев стали попадаться тёмные камни, за завесой начавшегося снегопада похожие на вылезшие из земли спины доисторических животных. Хайнц медленно шёл вперёд, волоча чемодан и не отнимая пальца от спускового крючка автомата.
Вскоре Хайнц увидел офицера. Штернберг сидел на затоптанном снегу, привалившись спиной к дереву, и своей полнейшей неподвижностью походил на мертвеца. Снег густо усеял белым крапом черноту его шинели и запутался в волосах, из-за чего издали казалось, что офицер коронован венцом из инея. Затаив дыхание, Хайнц подошёл ближе. Он боялся окликнуть командира, больше всего на свете боялся, что тот не ответит. Штернберг был без очков, и его лицо казалось почти незнакомым. Взгляд немигающих глаз был остановившийся, пустой — или так только чудилось из-за того, что всепроникающий ровный белый свет, исходивший будто от самого снега, наполнял его глаза какой-то гранёной холодной ясностью. И вовсе не такой уж он и урод, заметил вдруг Хайнц. Не так уж и сильно безобразит его это злосчастное косоглазие, в сущности, не очень-то сейчас и заметное, а что до глаз разного цвета ну да, странно, но не более того. Его лицо — даже теперь, осквернённое многочисленными ссадинами и кровоподтёками, — было лицом молодого божества из чертогов Одина.
— Командир, — боязливо позвал Хайнц. — Командир, вы меня слышите?
Офицер чуть шевельнулся. Хайнц уронил чемодан, закинул автомат за спину, засуетился вокруг, бессмысленно и радостно приговаривая:
— Я так боялся, что не отыщу вас… Разрешите, я помогу вам подняться… Вы простудитесь, если будете тут сидеть… Вот ваш пистолет… А волчара, похоже, всё-таки сбежал… Я так виноват, что оставил вас, простите, я не должен был… Давайте, я вам помогу…
Хайнц неуклюже забросил вялую руку офицера себе на плечи и попробовал встать, но понял, что эта задача ему совершенно не по силам. Чтобы поднять такого верзилу, как Штернберг, требовались как минимум два Хайнца. Офицер, потревоженный его беспомощными рывками, со слабым стоном запрокинул голову, прежде прижатая к боку рука бессильно откинулась, и Хайнц с содроганием увидел на ладони кровь, а на чёрной шинели — надрез.
— Командир… Что здесь произошло? Кто тут был?
Штернберг, закатывая глаза, понёс какую-то околесицу:
— Не стреляй в неё… Не стреляй в неё… Умоляю, не стреляй…
— Я не собираюсь ни в кого стрелять, — заверил его Хайнц. — Вы замёрзли, вы ранены, вам надо отдохнуть. Сейчас вот мы доберёмся до этих камней и разведём костёр. Вставайте, ну же. Ну прошу вас…
Хайнц полез в чемодан за бинтами, но в упаковке ничего не осталось, кроме жалкого клочка. Штернберг тем временем, с видом уже куда более осмысленным, попытался подняться, цепляясь за дерево. Хайнц поднырнул под его руку и чуть не упал под навалившейся на плечи чудовищной тяжестью.
— Командир, вы сможете идти?
— Да… думаю, да… — прошелестел над ухом Штернберг.
Хайнц крепко сжал запястье соскальзывавшей с плеча холодной руки и постоял немного, привыкая. Затем нагнулся за чемоданом и, сжав зубы, выпрямился. Колени тряслись, пот градом катился по спине. «У меня получится», — твёрдо сказал себе Хайнц и, пошатываясь, двинулся вперёд.
Они шли сквозь снег, метущий навстречу, и этот путь в медленно сгущающейся вечерней тьме и снежной круговерти был для Хайнца кошмарным сном наяву. Каждый миг казалось, что следующий шаг станет последним и сил больше не останется даже на вдох. Каждый раз, когда ноги кое-как плетущегося рядом офицера подкашивались, Хайнц боялся, что рухнет вместе с ним и никогда уже не поднимется, и снег заметёт их обоих. Но сквозь нестерпимую усталость стальным ростком пробивалось понимание того, что никогда ещё никому он, Хайнц, не был нужен так, как нужен сейчас. И он шёл дальше.
Когда лес внезапно расступился и впереди распахнулась снежная мгла, почти скрывшая огромные каменные клыки капища, Хайнц был настолько измотан, что не ощутил ничего, даже облегчения. Но он громко сказал валившемуся с ног офицеру:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
