Из ответов на вопросы анкеты к 25-летию Театра на Таганке.
Какие ассоциации возникают у Вас при слове «Таганка»?
«В первую часть жизни — ассоциация с песней „Тюрьма Таганская“… Потом, конечно, с театром. Удивительно, но между обеими ассоциациями есть что-то общее: стремление к воле, стиснутое неволей».
Л. В. Карпинский, журналист.
Если одних зрителей необычная стилистика театра удивляла и радовала, то другие не могли смириться с ней. Раздражала «простая черная трикотажная тренировочная рубашка, довольно старые, ветхие брюки, бледно-синие, с облинявшими бледными пятнами» Высоцкого. Авторам этих слов кажется, что такой вид унижает артиста. Любопытно, что так пишут не обычные зрители, а артисты. «С приветом. Группа артистов цирка», — подписываются они. (Письмо от 12 августа 1974 г.)[772].
Москвичка С. Носкова возмущается спектаклем «Деревянные кони»; она пишет: «удивляет, почему Ф. Абрамову захотелось показать бесконечную пьянку и мат. ‹…› Я глубоко уверена, что никогда, никогда со сцены МХАТа, Малого театра, им. Вахтангова, им. Маяковского не прозвучит мат и восхищение пьянкой»[773] (Письмо от 27 июля 1980)[774].
Некоторые зрители хотели увидеть в театре то, что привыкли видеть, а не увидев, разочаровывались:
«Уважаемые товарищи! Мне довелось побывать у вас в театре 28.Х.65 г. на спектакле „Добрый человек из Сезуана“, — писал житель г. Сочи. — Еще до начала спектакля я обратил внимание на оборудование вашего театра. Тесовая обшивка сцен, полумрак. Подмостки вместо сцены с довольно грязными полами, а потом появление артистов в лохмотьях, дешевая музыка, крикливые песни, истеричные крики артистов, особенно женщин, и много табачного дыма. Все это вы преподносите в качестве нового искусства. Дорогие товарищи! Поверьте мне, который прожил 56 лет и видел за 48 лет существования нашего государства и Мейерхольда, и всякого рода синеблузников, спектакли почти всех ведущих театров Москвы, Ленинграда, других крупных городов страны, такой, простите меня за выражение, похабщины, как у вас в театре, я не видел нигде. Теперь мне становится понятным, откуда берут себе пример всякие стиляги, подонки нашего общества. ‹…›
У вас идет „поэтическое“ представление „Антимиры“ А. Вознесенского, которое кто-то посмел выдвинуть на соискание Ленинской премии. Я посылаю Вам статью из газеты „Советская Кубань“ за 30.1. 66 г. по этому поводу и целиком присоединяюсь к поэту Чихачеву П., который от имени кубанских хлеборобов и рабочих дает оценку творчества этого, с позволения сказать, „поэта“. В заключение своего небольшого письма я хочу вам сказать: перестаньте играть для людей с извращенными понятиями о нашей жизни и для всяких пошляков. Их у нас не так много, правда, для вашего сарая их хватает. Но нормальных людей в миллионы раз больше. Создавайте для них хорошие спектакли, чтобы, уходя от вас, люди получали заряд бодрости и веры в то, что мы строим лучшее общество, строим Коммунизм.
Фельдман Б. И. г. Сочи. Улица…»
Свое письмо автор заканчивал припиской:
«Прилагается статья „Молчать нельзя!“. Автор — Петр Чихачев. Поэт, член Союза писателей СССР с 1934 года»[775].
Интересно, что поклонники театра сами пытались объяснить причины неприятия спектаклей Таганки частью зрителей. И. Руднева пишет:
«…опишу забавную сценку, подмеченную нами после спектакля „Пристегните ремни“, на котором нам посчастливилось побывать 13-го января. В вестибюле среди возбужденного восторженного гула зрителей вдруг раздался скрипучий старушечий голос: „Безобразие какое-то, а не спектакль! Да чтоб я еще когда-нибудь…“ и т. д. В толпе рядом с нами протискивались к вешалке две бабуси и буквально исходили негодованием. Бедные бабушки, привыкшие к тому, что в театре их ждет отдых и развлечение, где грим и костюм четко обозначают характер героя, а бутафория — место и время действия, и где им, зрителям, остается только смеяться или пускать слезу после четко предназначенных для этого реплик, — вдруг попали на спектакль, который требовал напряженной работы от зрителя, а без активного соучастия в воссоздании внутреннего действия спектакля все оказывалось запутанным и непонятным» (И. Руднева. Письмо от 20 января 1975 г.)[776].
«По-видимому, я являюсь чрезмерно активным зрителем…»
«Общественное самосознание возрождалось в России. И глубокий этот процесс во многом шел через искусство. ‹…›
Вся творческая история Театра на Таганке — не что иное, как драматическая история рождения нового сознания в нашей стране. Вот почему город так тянулся к этому театру»[777].
Слова, вынесенные в заголовок, — цитата из письма зрителя, который из самых добрых побуждений не мог удержаться от советов главному режиссеру театра:
«Уважаемый товарищ Любимов! Я понимаю, что в принципе это не мое дело. Понимаю также, что времени у Вас свободного для выслушивания посторонних не слишком много. Понимаю кое-что еще, но… Но даже это не удерживает меня, и я вам пишу. По-видимому, я являюсь чрезмерно активным зрителем. …в этом положении есть одно оправдание — это лучше, чем полное равнодушие» (В. Прокопенко. Письмо от 27 ноября 1973 г.)[778].
Театр хотел получить активного зрителя, и он его получил. Авторы обычно начинали с того, что к театру прямого отношения не имеют, «не театроведы», и указывали свою профессию — физики, геологи, учителя: «Сначала разрешите представиться, я — просто человек, читатель, зритель» (Станислав Вениаминович. Письмо от 8 апреля 1983 г.)[779]. Чувствуя театр своим, они хотели быть причастными ко всему, что он делал.
Многие заинтересованные зрители Таганки давали коллективу театра советы по самым разным поводам. Например, по подбору репертуара. «… я хочу предложить Вам вспомнить Карела Чапека и, в частности, его пьесу „Из жизни насекомых“»[780].
![]()
«Тартюф»
Эту же пьесу рекомендовал театру и другой зритель: «Я понимаю, что у Вас в голове планов на много лет вперед,…что советчиков, прошеных и непрошеных, у Вас тоже более чем достаточно, — и все-таки очень хочется когда-нибудь увидеть „Из жизни насекомых“ в Вашей постановке» (Т. Е. Каменир)[781].
Такого рода совпадения — не единичный случай.
Тем более интересны случаи, когда разные зрители угадывали направление развития театра и предлагали те произведения, которые в дальнейшем действительно были поставлены. Так произошло с «Борисом Годуновым».
По воспоминаниям И. Энгельгардта, «на одной из встреч в начале шестидесятых годов в Институте философии АН СССР вышел на трибуну один из зрителей и сказал: „Я вижу в Юрии Петровиче и его театре тех, кто поставит нам на нашей советской сцене „Бориса Годунова“ и „Историю одного города“. По эпической силе театр может ставить Пушкина, по силе отрицания он равен Свифту и Щедрину“»[782].
Почти двадцать лет спустя другой зритель написал: «До сих пор отсутствует удачное сценическое воплощение „Бориса Годунова“ — одной из вершин пушкинской поэзии. Мне кажется, что сейчас эта задача по плечу только вашему театру. Виктор Коробов, 1957 г.р., Ташкент. Ноябрь 1981»[783].
Одна из зрительниц (москвичка Виолетта Азоян) предложила убрать антракты:
«…великолепный ритм [„Доброго человека из Сезуана“] и искренняя игра увлекают полностью… Причем антракты воспринимаются как излишняя досадная принудиловка (наверное, их можно заменить небольшими музыкальными паузами)» (Письмо от 10 июня 1964 года)[784]. Позднее Ю. П. Любимов действительно начал ставить без антрактов.
Родители ходили на Таганку сами, хотели привести сюда своих детей. Жительница Москвы Анна Лобова просила поставить что-то, подходящее для ее восьмилетней дочери. Обращаясь к Ю. П. Любимову, она писала: «Недавно я прочитала книгу Л. Кассиля „…Ваше Высочество“ (простите, я забыла полное название книги[785]). Книга изумительная. ‹…› Этот спектакль я видела в МТЮЗе … Я думаю, что с Вашими способностями и талантом этот спектакль будет выглядеть на 5 +++» (Письмо от 26 сентября 1969 г.)[786].
