ж, – произнесла она, – похоже, баланс сил в этих краях существенно изменился.
Балвейн, окруженный фейри, остался там, где стоял, глядя на Дортхен сверху вниз. Во время всей этой бойни он даже и глазом не моргнул.
– Многие говорили, что я должен был жениться на тебе, – отозвался он, – а не на моей покойной жене. Она уважала твою решительность и коварство, но не любила тебя.
– Как и я ее, – сказала Дортхен. – Она была слишком уж мягкой, слишком уступчивой. Если б меня загнали в угол волки, да еще и с малышами на руках, я думаю, ты мог бы по-прежнему оставаться мужем и отцом.
– Твоя правда. Думаю, что у волков против тебя было бы мало шансов, не говоря уже о многих мужчинах. Ты родилась не в том теле. Твоя душа предназначалась для другого сосуда.
– Я давно это подозревала, – ответила Дортхен. – Наверное, именно поэтому так и не вышла замуж, и, хотя на меня многие зарились, чтобы взять в жены, ни один не сумел бы меня осчастливить. Мне было лучше одной.
Она отпила глоток вина. Из-за дрожания бокала часть его содержимого стекла у нее по подбородку. Она вытерла его, глянув на свои покрасневшие пальцы, прежде чем опять обозреть кровопролитие вокруг себя. Несмотря на свой страх, Дортхен была расчетлива и искала путь к спасению.
– После этой бойни обязательно наступит нестабильность, – сказала она. – А я могу оказать успокаивающее влияние, стать голосом разума. Многие будут возмущены тем, что ты сделал. Тебе понадобятся союзники.
Балвейн раскинул руки и обвел ими фейри, стоявших по обе стороны от него.
– У меня уже есть союзники, – ответил он.
– Я имела в виду – человеческие.
– Будут и такие. Я планирую постепенный переход к новому порядку, и тем, кто не поддастся убеждению, придется смириться с последствиями.
– От твоих козлов отпущения – фейри?
– Ну естественно, не от меня.
– Да, не напрямую, хотя я сомневаюсь, чтобы хоть что-то, сделанное от твоего имени, нарушило твой сон. Что пообещали тебе фейри за участие в этом предательстве твоего собственного вида?
– А ты как думаешь? Укрепление моей власти и конец вынужденных альянсов с вероломными женщинами и праздными мужчинами, причинявшими мне так много неудобств… Богатство, которым мне не придется делиться с теми, кто растратил бы его на всякие побрякушки… И месть – фейри захватили ту волчицу, предводительницу стаи, которая возглавила нападение на мою семью. Я собираюсь потратить немало времени, убивая ее. Думаю, что мог бы продлить это удовольствие на долгие годы, если б поставил перед собой такую задачу.
– И что ты гарантировал фейри взамен?
– Неприкосновенность их курганов. Предел вторжениям людей. Мир и покой.
– Покой? – Дортхен чуть не рассмеялась. – Ты и вправду думаешь, что после этого может наступить покой, для тебя или для них? Даже если и удастся достичь какого-то соглашения, неужели ты настолько самонадеян, что веришь, будто они выполнят свою часть сделки? Или, – она окинула фейри бесстрастным взглядом, – будто они настолько наивны, чтобы поверить тебе на слово?
– Фейри не могут лгать. То, что обещано ими, они обязаны выполнить. А я – человек чести.
– Чести? И вот все это ты называешь честью? А что же касается фейри, то ничто из обещанного ими не оказывается тем, чем кажется.
– Вот почему соглашение у нас предельно простое: «Пандемониум» будет принадлежать только мне, а волчица – поставлена передо мной. Пространства для маневра у них практически не остается, как и у тебя.
Балвейн говорил так, как будто его и не окружали фейри или они были глухи к его словам. В некотором смысле так оно и было, поскольку договор был согласован с Бледной Дамой Смертью. Дриада Калио выступила в качестве посредника – Балвейну не разрешили увидеть лицо Бледной Дамы, хотя не то чтобы он так уж горел желанием попробовать. Такой момент для него еще придет, как и для всех людей, но поторапливать его не было никакой необходимости.
Дортхен, исчерпавшей все возможности по-деловому договориться, оставалась лишь прибегнуть к мольбам.
– Неужели, – вопросила она, – нам с тобой никак не достичь компромисса – хотя бы ради той, кого мы оба потеряли?
Но даже произнося эти слова, Дортхен уже знала ответ, поскольку его можно было ясно прочесть на лице у Балвейна. Некоторые формы безумия легко распознать. Они могут проявляться в разрывании на себе одежды, отказе от всяких попыток соблюдать чистоту, утрате рассудительности и здравого смысла. Но есть и другие виды безумия, настолько близкие к здравомыслию, что их почти невозможно отличить от него, особенно у тех, кому неведомы моральные принципы и сострадание. Таким и было безумие Балвейна, и, как и все сумасшедшие, он не осознавал этого – или, может, в какой-то степени все же осознавал, что делало его действия еще более непростительными.
– Я уже подумывал оставить тебя в живых, – сказал Балвейн, – но ты слишком изворотлива, чтобы тебе можно было доверять, и слишком безжалостна, чтобы я мог повернуться к тебе спиной. Поэтому боюсь, сестричка, что нам пришла пора расстаться. Ты слепо шагнула в эту ловушку, так что вполне уместно, чтобы ты покинула этот мир таким же манером, что и остальные. Прощай.
Он крутнул рукой в воздухе, будто отмахиваясь от настырного придворного, который принес какую-то безрадостную весть, и сразу шесть стрел пронзили Дортхен – одна угодила в живот, одна в сердце, одна в шею, одна в лоб, и по одной попало в каждый из глаз. Меткость фейри, подумал Балвейн, была определенно сверхъестественной, особенно с учетом того, что Дортхен заметно дергалась при каждом попадании. Если б не их прискорбная уязвимость перед огнем и сталью, фейри наверняка были бы теми, кто сплотил под собой эти земли. Балвейн воспринял это как еще один знак того, что именно людям, а не фейри всегда было суждено править здесь.
И под «людьми» он подразумевал себя.
LVIII
BEÁH-HRODEN (староангл.)
Украшенный короной
Когда лучники-фейри опустили луки, из скрытого дверного проема за камином появился мажордом Балвейна в сопровождении четырех разбойничьего вида мужчин: наемников, способных без всяких угрызений совести избавиться от трупов – а при нужде и самим создать условия, при которых придется неизбежно избавляться от трупов. По знаку мажордома наемники начали выносить тела: сначала женщин, затем мужчин. Якоба извлекали из-за стола дольше, чем остальных, поскольку стрелу, пригвоздившую его к стулу, пришлось сначала сломать, а оружие фейри отличалось удивительной прочностью. Балвейн наблюдал за всей этой операцией с галереи – вплоть до смывания
