«Я сейчас с Крыской в Москве, а остальные на даче в Дунино, у Загорска. Хорошие там места, но не люблю село».
Да, он настолько не любит это село, что даже название города путает. Вообще, в 1963-м отдыхают они все на широкую ногу. Борис едет летом с женой и с друзьями в Крым почти на месяц и ведёт там, как пишет Ада в письме, «растительный образ жизни». Родителей с Андрюшкой отправляют туда же, но в другое место. И Александра Ивановна оставляет город даже два раза, потому как жаркое выдаётся лето. Аркадий сам с семьей едет под Ригу на остров Булли — чудесное курортное местечко на Балтике, — где тоже набирается здоровья — ест много местной рыбы и прекрасных латышских молочных продуктов, жарится на солнышке, купается. Это — июль, а Лену с её подругой Валей и с дочками ещё в июне отправляет в Хосту, а уж в августе — дача. Стругацкие умели по- настоящему отдыхать в то славное время самой продуктивной своей работы, они понимали или подсознательно чувствовали, что при таких интенсивных интеллектуальных нагрузках, какие они на себя брали, необходимо время от времени «отрешаться от всего земного», отключать мозги, расслабляться полностью. С годами им будет всё труднее и труднее делать это по разным причинам. Но тогда регулярный летний отдых, даже перемежающийся с работой невероятно повышал эффективность творчества. Дарил новые силы, новые впечатления, новые идеи. Так, например, остров Булли подарил им замысел «Хищных вещей века».
А лето и в стране было примечательным.
Объявили о завершении строительства нефтепровода «Дружба» — крупнейшего в мире сооружения такого рода, протянувшегося от Сибири до Восточной Европы.
В июне побывала в космосе первая в истории женщина — Валентина Терешкова.
На Московском международном кинофестивале Федерико Феллини получил гран-при за свой фильм «Восемь с половиной»…
Теперь непосредственно о работе. АН продолжает вкалывать в «Детгизе» — в январе — феврале редактирует опостылевшие книги Чижевского и Пальмана. Закончить — и уйти! Дома упорно, практически для себя пишет «Кракена», читает Лене по вечерам. Ей нравится. Отслеживает прохождение «Далёкой Радуги» (выйдет она только в сентябре). Делает любопытную запись 17 февраля:
«Никаких рецензий, конечно, не было (очевидно, речь о недавно вышедшей „Попытке…“. — А.С.). Надоело всё это, рецензии, по слухам, надо организовывать, Ну, это уж дудки! Таким дерьмом заниматься мы не будем».
Гордое заявление. Но пройдёт всего лишь год-другой, и они станут этим заниматься. А куда денешься? Прав был опостылевший Ильич: жить в обществе и быть свободным от общества нельзя.
В конце февраля — начале марта — опять осточертевшие военные сборы. Планов громадьё, а времени совершенно нет.
В начале апреля АН наконец-то уволится из «Детгиза», а в середине (12 — 16-го числа) он уже в Ленинграде, где БН окончательно откажется от «Кракена», даже переписанного с первого лица на третье. Зато они составят подробный план «Седьмого неба» и переименуют его в «Наблюдателя».
А примерно через месяц БН получит очень любопытное письмо от брата:
«Вчера ездил под Москву в Кудиново, выступал там, в школе, где преподает мой приятель Женя Вайсброт, наш поклонник и великий любитель фантастики вообще. Вот любопытная и поучительная ситуация. Чего может добиться один маленький невзрачный учитель астрономии, черчения и труда, горняк по профессии, рыжий и лысый, и невероятно веснушчатый, если он любит ребят, влюблен в фантастику и преклоняется перед наукой. Из ста пятидесяти школьников — сто любителей фантастики, членов Клуба любителей Фантастики, девчонок и мальчишек от шестого до одиннадцатого класса, выпускают свой журнал, строят всевозможные модели. И это при завуче, который фантастику ненавидит и считает вредной, и при всех прочих преподавателях — тупых и отягощённых бытом животных. В этом Женьке возник передо мной некий прообраз нашего учителя Тенина. Правда, знаний у него значительно меньше, и из жизненного опыта у него в основном преследования по пункту 5 и несколько дней завала в руднике, после которого он не может работать под землей. И в жизни я не видел ещё таких взаимоотношений между взрослым и ребятами».
Евгений Павлович Вайсброт станет очень известным переводчиком с польского, многие вещи Станислава Лема мы прочтём именно с его помощью. А клубы любителей фантастики лет через десять будут называться уже привычной аббревиатурой КЛФ, обретут статус массового явления и привлекут серьёзное внимание ЦК ВЛКСМ и КГБ.
Впрочем, ЦК комсомола, или, как его пренебрежительно называли, Цекамол, особое внимание к фантастике проявил уже тогда. В конце апреля АН сообщает маме:
«ЦК ВЛКСМ собирается устроить встречу своего секретаря по пропаганде с московскими фантастами. Состоится это, видимо, в середине мая. Мы сейчас заняты подготовкой к этой встрече. Возможно, это многое для нас решит в смысле полной литературной легализации нашего жанра. Мы должны убедить товарищей из ЦК, что фантастика как средство пропаганды коммунистической идеологии не уступает, а часто превосходит все иные методы и средства. Задача архиответственнейшая, поэтому мы провели уже несколько встреч между собой, чтобы выработать общие положения своего доклада (общего) и наших индивидуальных сообщений по тематике».
Какая трогательная наивность! По прошествии этого «эпохального» мероприятия АН не напишет ни слова. Зато БН кое-что запомнил, и весьма ярко:
«Я там тоже был, воспоминания смутные и неприятные: мы, фантасты, старые и молодые, сидим в ампирном зальце и ждем. Распахивается огромная дверь, все (в едином порыве) встают, стремительно входит, в сопровождении двух молодых штурмфюреров, тощий, страшный (жуткие отеки под глазами) Лен Карпинский (тогдашний секретарь), и с ходу, без всякого вступления, резко, неприязненно, начинается накачка — как именно надлежит нам, фантастам, исполнять решения партии и правительства и почему наша критика капитализма недостаточно наступательна. Фантасты блеяли в ответ что-то покорно- просительное насчёт журнала и нехватки издательств, благодарили за неопределённые обещания. Никаких деталей и эмоций не помню, кроме ощущения стыда и неловкости за себя и за всех. Много лет спустя мне сказали, что Карпинский был из прогрессивных и „левых“ (как их тогда называли), и я, помнится, подумал: ну-ну».
К этой цитате необходимо сделать две поправки. В мае 1963-го Карпинский был уже не секретарем ЦК ВЛКСМ, а членом редколлегии «Правды», то есть входил в номенклатуру «большого» ЦК. И, конечно, он не был на тот момент «прогрессивным и левым», был он нормальным работником идеологического фронта, прославлявшим всё, что положено, и давившим всё, что приказано. А вот после… В 1967-м Лен Вячеславович неосторожно высказался о цензуре и был уволен из «Правды»; потом, уже будучи в «Известиях», — ещё неосторожнее о «ресталинизации», в 1975-м он вообще вылетел из партии и по существу оказался диссидентом и безработным. В перестройку стал одним из её «прорабов», в августе 1991-го сменил Егора Яковлева на посту главреда «Московских новостей» и потом до самой смерти (в 1995-м) разделял в целом взгляды Явлинского. В общем-то, ничего удивительного для умного и талантливого человека, взлетевшего на волне XX съезда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
