хоть и не умею писать и считать, но понимаю толк в жизни. Ты из дурацкого Дедала с паровой машиной превратишься в мистического Икара. Летать тебе, кстати, не обязательно — ты будешь день за днём сидеть перед окном, глядеть на мрачное стокгольмское небо и записывать свои видения. Такое видение, как я, ты, правда, должен будешь кормить.
Учёный подошёл к грязному окну и на глаз он оценил перспективу.
— Видишь ли, должен тебя предупредить, — голос доктора минералогии был печален. — Фрекен Бок очень любит готовить, и она опечалится, если ты не будешь есть её тефтели. Если ты станешь кидаться ими, если на тарелке будет что-то оставаться, она станет очень печальна, и ни одна новая Церковь не развеселит её, хотя я знаю, что новые Церкви — дело весёлое.
— В этом ты можешь не сомневаться. Я клянусь, что съем всё, даже, пожалуй… Давай начнём счёт с двадцати, ладно?
— Хорошо, хоть это и будет нелегко. Значит, Церковь? А всё будет нормально? — спросил доктор минералогии Карлсона. — Могу я надеяться?
— Да, если, конечно, ты не встанешь под пропеллер.
Так всё и произошло.
Доктор минералогии Сведенборг через три дня опубликовал трактат «Почитание Бога и любовь Бога», через полгода завершил восьмитомный труд «Небесные тайны», а также несколько поэм из жизни азиатов в полтавских пустынях разными размерами с рифмами.
Но настоящий успех пришёл к нему после выхода в свет книг «О небе, аде и мире духов» и «Объяснение Апокалипсиса». Сведенборг без труда основал церковь Новейшего Иерусалима, и тысячи адептов ловили каждое его слово.
А с тефтелями вышла неловкость.
Карлсона хватило ненадолго: его жизни не хватило и на сорок тефтелей.
Ведь Карлсон не знал, что такое острый, подобный лисьему яду, соус фрекен Бок.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
25 марта 2013
Карлсон (2013-03-26)
Комедия
Малыш — молодой человек неопределённой наружности.
Гунилла — подающая надежды девушка.
Дядя Юлиус — стареющий ловелас, рассказывает сальные анекдоты и постоянно намекает на свою связь с фрекен Бок.
Госпожа Бок, по мужу Свантессон — актриса.
Кристер — повар.
Филле Руллев— вор.
Бетан — его жена.
Боссе — её любовник.
Гостиная в доме Свантессонов. Все сидят вокруг фрекен Бок, дядя Юлиус беседует с Гуниллой.
Юлиус (громко). А всё-таки Вазастанский сад теперь мой! Хо-хо! Понастрою дач, сдам в аренду.
Боссе (про себя). Вот ведь выжига, от борта в угол, жёлтого в середину!
Госпожа Бок. Юлиус, а ты не ходил сегодня на плотину смотреть на бутылочное стекло?
Кристер. И верно, Юлиус, вам нужно сходить на плотину. Вы уже три дня не разглядывали бутылочного стекла. Это может сильно повредить вам.
Гунилла. Ах, оставьте. Там давно сидит в засаде ваш Малыш с ружьём. Или вовсе пьёт вино с Карлсоном.
Дядя Юлиус. Меня тревожат эти отношения! Как измельчал Малыш рядом с этим Карлсоном, как он выдохся и постарел! И вот все здесь, а он сидит там, на плотине. Нет, не могу, не могу!
Гунилла. Нам нужно уговориться: у вас — хозяйство, у меня — духовность. И если я говорю что-то насчёт этого духовного… то есть воздушного хулигана, то я знаю, что говорю… И чтоб завтра же не было здесь этого мерзавца, этого хулигана с моторчиком! Не сметь мне прекословить, не сметь! (стучит ногой). Да! Да! (опомнившись). Право, если мы не договоримся, я сама ему в тефтели крысиного яда подмешаю!
Входит Малыш, таща на плече мёртвого Карлсона, подходит к Гунилле.
Малыш. Кладу у ваших ног.
Кладёт перед ней убитого Карлсона.
Гунилла. Что это значит?
Малыш. Я отдаю вам самое дорогое, что есть у меня.
Гунилла. Это какой-то символ… (трогает Карлсона ногой). Нет, не понимаю, я, видимо, слишком проста, чтобы понимать вас.
Малыш. Уедемте в Москву! Там небо в алмазах! Верьте мне, честное слово! Я ведь писателем буду — как барон Брамбеус.
Гунилла. В Москву? В Москву?! (плачет).
Дядя Юлиус. Точно-точно! Правда-правда! Лучше остановитесь в «Весёлой девице». И сразу дайте мне знать! Молчановка! Дом Грохольского!
Гунилла. Да и то верно. Поступлю на сцену, начну новую жизнь.
Гунилла и дядя Юлиус уходят вместе. Малыш стоит посреди сцены, качаясь, потом тоже уходит. Через некоторое время за сценой слышится несколько отрывистых выстрелов. Вбегает Кристер.
Кристер (взволнованно). Малыш стрелялся!.. Но не попал! Не попал!
Занавес.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
26 марта 2013
Как это делалось в Стокгольме (2013-03-27)
Тем, у кого в душе ещё не настала осень и у кого ещё не запотели контактные линзы, я расскажу о городе Стокгольме, который по весне покрывается серым туманом, похожим на исподнее торговки сушёной рыбой, о городе, где островерхие крыши колют низкое небо и где живёт самый обычный фартовый человек Свантессон.
Однажды Свантессон вынул из почтового ящика письмо, похожее на унылый привет от шведского военкома. «Многоуважаемый господин Свантессон! — писал ему неизвестный человек по фамилии Карлсон. — Будьте настолько любезны положить под бочку с дождевой водой…» Много чего ещё было написано в этом письме, да только главное было сказано в самом начале.
Похожий на очковую змею Свантессон тут же написал ответ: «Милый Карлсон, если бы ты был идиот, то я бы написал тебе как идиоту. Но я не знаю тебя за такого и вовсе не уверен, что ты существуешь. Ты, верно, представляешься мальчиком, но мне это надо? Положа руку на сердце, я устал переживать все эти неприятности, отработав всю жизнь, как последний стокгольмский биндюжник. И что я имею? Только геморрой, прохудившуюся крышу и какие-то дурацкие письма в почтовом ящике».
На следующий день в дом Свантессона явился сам Карлсон. Это был маленький, толстый и самоуверенный человечек, за спиной у которого стоял упитанный громила в котелке. Громилу звали Филле, что для города Стогкольма в общем-то было обычно.
— Где отец? — спросил Карлсон у мальчика, открывшего ему дверь. — В заводе?
— Да, на нашем, самом шведском заводе, — испуганно сообщил Малыш, оставшийся один дома.
— Отчего я не нашёл ничего под бочкой с дождевой водой? — спросил Карлсон.
— У нас нет бочки, — угрюмо ответил Малыш.
В этот момент в дверях показался укуренный в дым громила Рулле.
— Прости меня,
