— Это главарь банды? — спросил он так тихо и осторожно, будто разговаривал с тяжелобольным пациентом.
— Джон… — умоляюще прошептала я.
Его острый ум подстерегал меня на дороге лжи, и я уже не знала, где нахожусь. Я не могла сказать правды.
— Он взял тебя силой? — очень осторожно спросил Джон. — Он имел какую-то власть над тобой, возможно, это связано с Вайдекром?
— Да.
Я взглянула в его лицо. Он выглядел так, будто его пытали.
— О Джон! — вскричала я. — Не смотри на меня так. Я пыталась избавиться от ребенка, но он не умирал. Я чуть не загнала свою лошадь, чтобы она сбросила меня. Я принимала ужасные лекарства. Я не знала, что мне делать! Как жаль, что я не смогла рассказать тебе!
Я рухнула на колени рядом с мужем, спрятала лицо в ладонях и разрыдалась, как простая деревенская женщина рыдает у смертного одра. Я даже не осмеливалась коснуться его руки.
Внезапно я почувствовала самое мягкое и доброе в мире прикосновение. Это была его рука. Он погладил мою низко склоненную голову. Я оторвала лицо от ладоней и посмотрела на него.
— О Беатрис, любовь моя! — сокрушенно произнес он.
Я чуть передвинулась так, чтобы прижаться мокрой щекой к его руке. Он повернул руку ладонью вверх и обхватил мое лицо.
— Сейчас уходи, — мягко проговорил Джон, в его голосе не было гнева, но в нем слышалась вся скорбь мира. — Я ужасно устал и слишком пьян, чтобы нормально думать. Мне кажется, что наступило светопреставление, Беатрис. Но я не хочу говорить об этом, пока у меня не будет времени подумать. Уходи, пожалуйста.
— Ты не пойдешь в свою комнату? — Я волновалась о его удобстве, меня так пугали складки страдания и боли на его лице.
— Нет, — ответил он. — Я буду спать один. Только попроси их не беспокоить меня, я хочу побыть один.
Я кивнула и поднялась с колен. Джон не прикоснулся ко мне на прощание, и я медленно, медленно пошла к двери.
— Беатрис, — мягко окликнул он меня, и я сразу обернулась. — Это правда? Это правда был контрабандист и он силой взял тебя?
— Да. — Ибо что еще мне оставалось сказать. — Бог свидетель этому, Джон. Я не по своей воле обманула тебя. Если б я могла, я бы так не сделала.
Он кивнул, будто моя клятва могла помочь нам перебраться через реку горя. Больше он ничего не сказал, и я тихо вышла из комнаты.
Я накинула шаль и с непокрытой головой ушла из дома. С болью в сердце я шла по розовому саду, затем прошла через выгон, лошади приветствовали меня радостным ржанием и наклоняли головы, ища в моих карманах лакомство, и спустилась к Фенни. Я шла не останавливаясь, волоча подол нарядного шелкового платья по мокрой траве и не обращая внимания на то, что мои тонкие атласные башмачки стали мокрыми и грязными от глины.
Я шла, высоко подняв голову и сжав кулаки, а слезы высыхали на моих щеках. Я шла бесцельно, будто просто вышла подышать воздухом, наслаждаясь счастьем благополучного возвращения обожаемого мужа. Моих благ было не счесть: здоровый первенец, муж, спешивший ко мне как сумасшедший, прекрасный, надежный дом. Но я не считала мои блага, я хоронила мои потери.
Ибо я любила Джона. Я любила его, как равного мне по происхождению, я никогда не имела этого счастья с Ральфом, сыном цыганки. Я любила его как равного мне по уму, я никогда не имела этого счастья с Гарри, которого книги, казалось, отучили думать. Мой преданный, любимый, остроумный муж, победивший мое тело и разум, давший мне счастье, о котором я никогда не мечтала. А сейчас оно повисло на тонкой нити, и дуновение правды могло разорвать ее. Покой и Вайдекр опять уплывали от меня, хотя я сделала все, что может сделать женщина, чтобы завоевать их. Мой муж разоблачит меня, и меня изгонят с позором. Или он увезет меня отсюда, и я умру от горя.
Я уже не могла идти от боли, все сильнее стучавшей в мои ребра. Застонав, я прижалась головой к огромному каштану, а затем повернулась и оперлась на его ствол. На фоне вечернего голубого неба матово светились его цветы, похожие на огромные свечи.
— О Джон, — грустно произнесла я.
Больше я не проронила ни слова.
Из всех людей на земле меньше всего я бы хотела обидеть Джона. Он может бросить меня. Я не могла даже представить, что это я причинила ему такую невыносимую боль. Я не верила, что между нами все кончено. Мое лицо еще хранило тепло его поцелуев. Я еще помнила силу его объятий. Это произошло совсем недавно, только что, он не может перестать любить меня.
Я тихо стояла под раскидистым деревом и чувствовала, как шелковые лепестки, падая, скользят по моим волосам и щекам подобно слезам. Я почти решилась оставить Вайдекр, — дом и землю — ради этого чудесного человека, любившего меня. Почти.
Напрасно я ждала того успокоения, которое обычно приносил мне лес. Закрыв глаза, я прислушивалась к воркованию лесных голубей и далекому зову кукушки.
Но прежняя магия земли не приходила ко мне. В библиотеке я оставила человека, который предпочел напиться и уснуть, лишь бы не видеть меня и моего ребенка. А я так надеялась, что он полюбит малыша. Мне оставался единственный путь к его сердцу — громоздить ложь на ложь, призвав на помощь весь свой ум и хладнокровие. И я повернула домой, с сухими глазами и спокойным лицом, но с душой, готовой разорваться от боли.
Неторопливо проходя через сад, я сорвала одну из самых ранних роз, белую как молоко, с темными глянцевыми листьями. Пока горничная причесывала мои волосы, роза лежала на туалетном столике. Когда же я спустилась к ужину, царственная как королева, я держала розу между пальцами, и каждый раз, когда слезы подступали мне к горлу, я, чтобы удержать их, до крови колола свои пальцы ее шипами.
Мама и Селия стали расспрашивать меня, почему за столом нет Джона, Селия велела приготовить его любимую дикую утку в лимонах. Но я просила не дожидаться его и оставить для него порцию.
— Он сильно устал, — объяснила я. — Путешествие оказалось очень долгим, и у него не было другого попутчика, кроме бутылки виски. Его камердинер остался в нескольких перегонах позади, а багаж еще даже не достиг Лондона. Он скакал слишком быстро и слишком долго. Я думаю, лучше будет оставить его отдыхать.
Весь ужин роза лежала рядом с моей тарелкой, и я не могла отвести глаз от великолепного контраста глубокой зелени, молочной белизны самого цветка и желтого пламени свечей. Беседа лениво текла между Гарри, мамой и Селией, я только изредка вставляла случайное слово. После ужина мы долго сидели в гостиной подле камина, Селия музицировала, мама шила, а мы с Гарри рассеянно следили за языками пламени.
Когда был подан чай, я пробормотала извинения и вышла из комнаты. Джон все еще спал в библиотеке. Он придвинул свой любимый стул к окну и поставил столик со стаканом и бутылкой виски так, чтобы они находились под рукой. Со своего места ему было видно, как я ходила в лес, и он мог многое понять по моим ссутулившимся плечам и необычно медленной походке. Бутылка скатилась со стола, несколько капель вина оставили пятна на персидском ковре. Голова Джона запрокинулась на подушки, и он храпел. Я накрыла его ноги ковриком, который принесла из холла, и подоткнула складки вокруг него так осторожно, будто он был смертельно болен. Убедившись, что Джон не проснулся, я встала рядом с ним на колени и прижалась щекой к его грязному, небритому лицу.
