– От вас одни проблемы! – рявкнул Годаль. Хватку он ослабил, но зато так выпятил подбородок, что Скотт, и без того пребывавший в шоке, отпрянул. – Думаете, мне больше нечего делать, кроме как исправлять ваши ошибки? Скажите лучше, кому все-таки хватило ума выследить Мэйпса, после того как он сбросил вас с хвоста? Я слушаю! И уберите уже руку с пистолета!
Годаль набирал обороты, так как, несмотря на все замешательство, Скотт потянулся к карману. Но в голосе незнакомца звучал нерушимый авторитет. Впрочем, при таком роде занятий коллеги часто не знают друг друга в лицо.
– За мной! – скомандовал Годаль и двинулся прочь. – И помните, – сказал он, дожидаясь, пока Скотт его догонит, – я Браун. Если в ближайшие полчаса вы назовете меня каким-нибудь другим именем, вы у меня пешком в Шанхай отправитесь!
Они шли вперед, и под покровом тьмы Годаль не сдержал улыбки. Так значит, юному Марвину Скотту поручили под видом дипломата обхитрить старика Мэйпса. Крайне неловкая ситуация обернулась весьма забавной. Спецагент, который, совершенно очевидно, безоговорочно принял его в роли сердитого начальника, следовал за Годалем так покорно, будто всю жизнь только и делал, что слушался приказов засаленного сантехника. Они вышли на Бродвей и пересекли Амстердам-авеню. Годаль выбрал ночной бар и вошел через черный ход. Зал в глубине был пуст, и вскоре Годаль и Скотт уже сидели друг напротив друга, испытывая при этом очень непохожие чувства.
– Полагаю, – устало сказал Годаль, – что, если бы я вас не остановил, вы окончательно отличились бы, сдав меня полиции, как какого-нибудь воришку?
Его собеседник промолчал. Он все пытался вспомнить, где же раньше видел это лицо. Если бы не пятна графитной смазки, черной как сажа, задача, возможно, была бы проще.
Годаль покачал головой. На его губах поигрывала странная улыбка.
– Самое прекрасное, – продолжал он тоном, полным отвращения, – что теперь, когда я исправил очередное ваше фиаско, все заслуги опять достанутся вам. Как всегда.
Годаль вынул из кармана конверт, один из тех трех дважды вскрытых, что он позаимствовал из бюро Уэллингтона Мэйпса.
– Дорогой мой, обратите внимание на этот образчик чистого искусства, – произнес он, от души наслаждаясь ситуацией. – Или, читая корреспонденцию Уэллингтона Мэйпса, вы полагали, будто имеете дело с младенцем? Да пятилетний ребенок с чайником лучше бы справился!
При виде письма Скотт выпучил глаза – этот конверт действительно прошел через его руки. Он был окончательно сломлен и лишь тихо смотрел на оскорбительно высокомерного чумазого субъекта, который, в свою очередь, сосредоточил все свое внимание на содержимом конверта. В конце концов, кража со взломом была для Годаля пустяком. Теперь же происходило кое-что куда более интересное. Он перечитал письмо. В тексте не было ничего, кроме прибылей, дивидендов и решений Верховного суда касательно Большого бизнеса. Он перевернул лист бумаги, и его наконец осенило. Два и два внезапно превратились в четыре.
В комнате стоял потрепанный рояль. Годаль встал из-за стола и, держа перед собой лист, одной рукой сыграл ноты.
– Полагаю, вам это ничего не говорит, мистер Марвин Скотт? – произнес он.
Скотт покачал головой, его щеки налились багрянцем. Через его руки прошло не меньше дюжины подобных писем, но до сих пор ему и в голову не приходило обращать внимание на безумные нотные партии.
– Вижу, нет, – рассеянно продолжал чумазый сантехник. – Дайте-ка мне ваше перо.
Была половина первого ночи. В час тридцать Годаль протянул Скотту лист бумаги с расшифровкой. Все-таки это был код. Старик Мэйпс закопал его в нотах.
– Грубовато, конечно, – сказал Годаль, – но зато не нужен ключ, да и изменять его можно, как душа пожелает.
Вот что там было написано:
а – до-до
б – до-ре
в ‑ до-ми
г – до-фа
д – до-соль
е – до-ля
ж – до-си
з – ре-до
и – ре-ре
к – ре-ми
л – ре-фа
м – ре-соль
н – ре-ля
о – ре-си
п – ми-до
р – ми-ре
с – ми-ми
т – ми-фа
у – ми-соль
ф – ми-ля
х – ми-си
ц – фа-до
ч – фа-ре
ш – фа-ми
щ – фа-фа
э – фа-соль
ю – фа-ля
я – фа-си
Ошеломленный молодой человек взял лист в руки. Его лицо горело – от восторга и досады. Годаль, сама снисходительность, лучился благодушием.
– Запишите ноты буквами, до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до, – объяснил он. – Диезы и бемоли глухие. В аккорде читайте только доминанту. Вижу, вас всему учить надо.
Скотт лихорадочно схватился за письмо и перо. Вскоре все было сделано.
– Боже мой! Удивительно! – вскричал он и прочитал расшифровку: – Фламенко и Наос готовы, Перико не позже пятнадцатого.
Фламенко, Наос и Перико? Годаль напряг память. Если он не ошибается, это острова в Тихом океане недалеко от Панамского канала, где правительство в строжайшей секретности сооружает укрепления.
– С ума сойти! – вскричал юнец. – Кроме Гутельса[111], Сенатского комитета по военным делам и, может быть, Военного колледжа, об этом ни одна душа не должна знать! И вот старик Мэйпс, которого все давно похоронили и забыли, по крайней мере в отношении его способностей вмешиваться в государственные дела, влезает со своей проклятущей организацией прямо в гущу событий и похищает планы прямо у нас из-под носа!
– Полагаю, – ответил Годаль, чей мозг, отмотав назад события дня, вдруг испытал новое озарение, – вы уже настолько отличились на этой стороне аферы, что не имеете ни малейшего представления, кто работает с другой стороны?
Энтузиазм его собеседника вдруг приутих, и он, запинаясь, признал свое полное поражение.
– Не знаком ли вам, по случаю, кроткий маленький японец по имени Адичи Якасава? – спросил Годаль. – Он путешествует – вокруг света за сто лет.
– Ну и ну! – удивленно вскричал Скотт. – Самый тихий человек, какого я…
– Знаю-знаю, тишайший! – резко перебил его Годаль. – Это ваше дело. О моей роли в нем не должен знать никто, даже ваш шеф! Учтите это, если дорожите своей головой! Скотт! – зашептал он, наклонившись поближе. – Якасава интересуется музыкой – очень сильно интересуется. Переписывает ноты в свои японские крючочки. Не пытайтесь их расшифровывать, выше головы все равно не прыгнете. Обыщите его комнаты после одиннадцати утра, и вы узнаете, что именно Япония думает о Фламенко, Наосе и Перико… Кстати, Скотт, – добавил он с торжественным видом, – когда мы встретимся снова, вы меня не знаете. Поздравляю с успешным завершением задания. Позвольте пожелать вам доброго утра.
V. Пятая трубка
i“Как известно, размер капель различных жидкостей не находится в корреляции с их плотностью. Дюран пишет, что из драхмы серной кислоты можно получить девяносто капель, вода дает сорок пять, а анисовое масло, согласно профессору Проктеру, – восемьдесят пять. Следовательно, вес капли будет разным для разных жидкостей, однако лишь очень немногие из проведенных на эту тему экспериментов были описаны. Самое старое упоминание можно найти в Pharmacopoeia Universalis Мора 1845 года, но более доступны для американского и английского читателя будут результаты Бернулли…” – гласила фармакопея[112]. И так далее, и так далее.
Несравненный Годаль не держал перед собой текста, но всего час назад он запечатлел эту страницу у себя в памяти и пока еще помнил ее до буквы. В зависимости от состава размер капли бывает от одной трети до полутора минимов[113]. Усреднив эти данные, Годаль решил считать каплю равной одному миниму. При необходимости позже можно будет произвести точные измерения, сверившись с атомным весом.
Пока в уме он совершал молниеносные вычисления, его рука рассеянно помешивала пльзеньское пиво крошечным термометром, который владелец этого заведения на Гановер-сквер выдавал к каждой кружке пива.
– Должно быть пятьдесят два градуса по Фаренгейту[114], – сообщил хозяин, завидев, что Годаль внимательно вглядывается в свою кружку. Годаль, впрочем, смотрел вовсе не на ртутную полоску, а на капли золотистой жидкости, стекавшие с термометра. Так или иначе, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на споры о правильной температуре пива, и Годаль с детской покорностью объяснил, что с нетерпением дожидается, пока температура поднимется на полградуса, прежде чем утолить свою жажду.
“Именно такого цвета оно и будет, – размышлял он, – может, чуть в рыжину и чуть липкое, если заморозить”. Откинув голову и закрыв глаза, он завершил свой расчет: шестьдесят одна тысяча четыреста сорок капель в галлоне – десять центов за каплю!
