Патрульный Ноль-Ноль-Четыре глупо уставился на паука, трудившегося в углу оконной рамы над архитектурным сооружением невообразимой, недоступной человеку сложности.
Он медленно засунул многострадальную ногу обратно в ботинок – голова у него кружилась, как карусель на Кони-Айленде, – наклонился и в полубеспамятстве принялся завязывать шнурки. Затем содрогнулся, как будто от холода, и отгрыз себе краешек ногтя.
– Маллиган, – сказал он коллеге-патрульному, который собирал вещи в другой стороне комнаты, – что это я такое слышал, будто тебя переводят?
– Да чтоб они все провалились! – процедил тот сквозь зубы. – И все потому, что кто-то влез в канализационный люк, пока я обходил другой конец маршрута! Вот я тебя спрашиваю: до чего мы докатились? Я на этом переводе потеряю жалованье за десять дней, попомни мое слово!
Будто в полусне, патрульный Ноль-Ноль-Четыре вышел на улицу. На углу Нассау и Мэйден-лейн возле того самого ржавого люка, лежа на котором его ночной знакомый совсем недавно заползал под машину, как раз собиралась толпа. Тут же, на бензиновой горелке, стояла холодная на вид банка с оловянным припоем. Люк стоял открытый, колодец был полон людей – видимо, сантехников. Их было столько, что колодец походил на ловушку с осами. Патрульный Ноль-Ноль-Четыре, разинув рот, точно чукучан, вынырнувший подышать из илистых вод, слушал рассказ дежурного постового о том, что произошло. Затем, в нарушение всех правил и уставов, он засунул руки в карманы и зашагал на север. На Датч-стрит он повернул к зданию “Ювелирных мануфактур”, где на втором этаже после весьма неловких объяснений нашел заместителя комиссара Бирнса. Патрульный Ноль-Ноль-Четыре красиво изъясняться не умел, а сейчас, в процессе получения выволочки от начальства, которое к тому же смотрело на него как-то странно, – тем более.
– “Херкимер” 1907 года, – повторил заместитель комиссара. – Очень хорошо. Доложитесь в штабе у Фарли. Увидимся там.
Надо иметь в виду, что в Нью-Йорке и окрестностях около сотни тысяч автомобилей. Модель, количество лошадиных сил и владелец каждой – все тщательно задокументировано. Такой учет требует бесконечного терпения… или бесконечного количества клерков, чтобы разделить это терпение на всех. “Херкимер” 1907 года был выпущен небольшим тиражом, и производство очень быстро остановили. Несколько этих дряхлых старичков еще ползали по городу – от ремонта до ремонта, – уставшие от жизни.
В три часа дня к штабу на Малберри-стрит подъехал автомобиль. Это был “херкимер” 1907 года. Из него вышли двое гладко выбритых и лощеных малых – явно детективы. За ними показался мужчина средних лет – седоватый, бледный и напуганный. Он нервно пожевывал сигару с красно-синим ободком.
Вдруг у обочины резко затормозил посыльный на велосипеде; смерив глазами арестанта – а это, несомненно, был арестант, – он поймал его за рукав и сунул ему конверт.
– Мистер Мервин! – выдохнул мальчик. – Я всю дорогу за вами ехал!
Не будь мистер Мервин и без того в чрезвычайном потрясении, он бы поразился. Но он лишь поднял бессмысленный взгляд с конверта на мальчика, а затем на толпу журналистов, которых теснили патрульные. Его быстро препроводили к заместителю комиссара. Бирнс подкатился к нему навстречу, не вставая со стула.
– Мервин! Ай-ай! – воскликнул обычно сдержанный Бирнс. – Вы-то как во все это вляпались?
Судя по лицу Мервина, он и сам не понимал, зачем двое детективов мягко, но решительно настояли, чтобы он отвез их в штаб следствия, только потому, что у него есть восстановленный “херкимер” 1907 года. Бирнс отпустил остальных кивком. Затем он повернулся к Мервину. В голове не укладывалось, что этот чудак, этот зануда, эта головная боль всей полиции мог быть каким-то образом виноват в катастрофе, случившейся нынче утром. Что ж – он сжал зубы и, грозно сверкнув глазами на стоявшего перед ним человечка (дрожащего, но не сломленного), прорычал:
– Ну! Быстро! Выкладывайте!
Было в Бирнсе что-то такое, что несчастный, оказавшийся у него на пути в неподходящее время, готов был вывернуться наизнанку от ужаса. Но чудак Мервин повел себя неожиданно. Он вдруг выпрямился. Он сжал в кулаке конверт и потряс им в воздухе. Он засверкал глазами.
– Я доказал! – Его голос был полон ликования. – Весь город над вами смеется! Система охраны! Ха! Раз, два, три! Я перерезал ваши кабели – да! Да тут бы и младенец справился! Я сломал вашу систему! Ха-ха!
Бирнс бросился на него с ревом, схватил за грудки и грохнул о стену.
– Вы с вашими проклятыми патентами десять лет нас изводили! – зарычал он. – Чтобы ни слова о них! Возьмите себя в руки! Кто велел вам это сделать? Кто вскрыл сейф Людвига Тельфена и набил карманы всем, что его душа пожелала, пока вы резали кабели вашими адскими ножницами? Говорите! Кто? Быстро!
Заместитель комиссара в бешенстве отшвырнул незадачливого изобретателя в сторону и отступил назад.
– Что? Сейф Тельфена? Набил карманы? Что вы, что за странные шутки! Я… я гений! Я хотел доказать, что моя система… Тельфен, говорите? Он… он…
– Он! Он! Да, он! Кто он?
Изобретатель, вот уже много лет с неуемной назойливостью пытавшийся навязать городу свою бестолковую электрическую сигнализацию, постепенно пришел в себя.
Бирнс по одной собирал детали мошенничества. Итак, в прошлые выходные во время визита в Атлантик-Сити Мервин познакомился с обаятельным юным денди. Тот с большим интересом, хотя и с сомнением, выслушал любимую теорию Мервина об уязвимости нынешней системы безопасности, принятой в больших городах. Молодой человек, впрочем, выказал такое сомнение, что беседа перетекла в довольно разгоряченный спор и закончилась пари на тысячу долларов, что Мервин в любой день, в любой назначенный час при помощи простейшего инструмента сможет оставить закрома Нью-Йорка беззащитными. Тогда же они условились про день и час. Закончив рассказ, изобретатель улыбался, как ребенок.
– Я им всем показал! Я всем показал! – вскричал он, снова сдавшись на милость своей безумной гордости. – Одним махом! Теперь весь город знает, что его хваленая “система безопасности” хрупка, как…
– Прекратите! У нас проблемы посерьезнее, чем ваши глупые амбиции. Вы признаете, что перерезали кабели?
– Да-да, конечно! Это мои гидравлические ножницы у вас на столе. Этот молодой человек – гений. Иначе вы бы не поверили. Брат подвез меня на Нассау-стрит, и там мы дождались смены патрульных. Господи, да я знаю схему этих кабелей как свои пять пальцев! Проще не бывает! Наконец-то все поняли, какая вопиющая глупость… – В волнении он разорвал конверт, который до сих пор сжимал в руках. – Пари! Пари! Он все видел! Он расплатился! – кричал Мервин.
– Это от вора! – воскликнул Бирнс.
Вместе с чеком в конверте была записка, напечатанная на печатной машинке: “Поздравляю! Вы меня убедили!”
В поисках обаятельного молодого человека, который не только взломал сейф Людвига Тельфена, но и запудрил мозги уважаемому, хоть и фанатичному изобретателю, Бирнс посетил адрес, указанный на конверте. Разумеется, открывшая дверь хозяйка не узнала ни имени, ни описания, предоставленных Мервином полиции.
Так и закончилась ночь тысячи воров, занявшая свое место в анналах нераскрытых преступлений. Улики были, но слишком очевидные – вопиюще очевидные, – чтобы хоть к чему-нибудь привести. Незадачливый изобретатель лишился свободы до конца своих дней, оставшись, впрочем, счастливым, как ребенок, что достиг цели всей своей жизни.
Что интересно: одна из драгоценностей, столь тщательно отобранных вором из сейфа Тельфена, нашлась. Впрочем, ничто никогда не было доказано – остались лишь легенды. В самом начале судоходного участка реки Сагеней есть небольшая часовня, когда-то построенная рыбаками. В скалах над нею стоит статуя Девы Марии – дар спасшихся из пучины морской. Говорят, утраченное распятие Бентори висит в этой часовне. Также говорят – это, конечно, всего лишь совпадение, – что когда-то на этом самом месте чуть не утонул, но был спасен никому не известный до публикации его мемуаров магистр преступлений, несравненный Годаль.
IV. Контрапункт
За исключением известия о некоем мистере Джексоне из Кливленда, который ловким ударом в клубе “Поло Граундс” улучшил свой гандикап, в утренних газетах не сообщили ничего, что оправдало бы расходы на чернила и бумагу.
Все были за городом, и новости, как всегда, следовали за толпой. Серийные картинки и прочие регулярные развлечения безупречно заполняли свои колонки, в Эсбери актриса варьете загремела под арест за цельнокроеный купальный костюм, в Джерси суд присяжных зашел в тупик, потому что один из них не верил в смертную казнь, а хитроумные японцы – это уже совершенно точно – продолбили шлюзы Панамского канала риолитом, кордитом, максимитом et cetera, чтобы в психологически верный момент (в качестве вежливого объявления войны) один-единственный самурай под личиной цирюльника мог нажать кнопку и оставить большую часть наших супердредноутов по колено в грязи.
