здесь нет. Он не здесь.
А она еще здесь.
И с этим надо жить.
Галоп
В девяностом году мы приехали вместе с Фазилем в Америку в штат Вермонт на конференцию по Пастернаку в Норвичском университете. Фазиль ворчал, что у него нет времени писать доклад для выступления и вообще не тянет его ни в какую Америку – тут в России бы разобраться. Но потом ему пришло в голову показать шестилетнему сыну Сандрику далекую и прежде недосягаемую страну, и он дал согласие выступить. Любую поездку может испортить необходимость выступить – пригасит кайф встречи с новыми людьми и местами, испортит здоровье и нарушит сон. Но показать сыну Америку – ради этого можно пойти на любые жертвы. Про конференцию говорить не буду – он был прекрасен, но как повеселел писатель Искандер, после того как отчитал свой текст, отдал руководителю симпозиума и стал свободным человеком в свободной стране. Прежде всего нас стали возить по так называемым гараж-сейлам, о которых мы ничего не слышали.
При виде выложенных на ящики разнообразных предметов одежды, быта и даже овсяного печенья с рождественской символикой Фазиль брезгливо морщился: он был уверен, что все эти вещи от умерших родственников и даже печенье ими же и не докушано. Убедить его, что это не от мертвых людей, было бесполезно. Такие гаражики по выходным дням покрывали все лужайки в этой довольно редкозаселенной горной местности. Но интереса у Искандера не вызывали.
Тогда организаторы решили всех нас повезти на красивое озеро на границе с Канадой и потрясти концертом в открытом водном пространстве. Пароход встал. Моторы заглохли. Оркестр заиграл вечную классику. Фазиль музыку любил, но она ему казалась неуместной не в концертном зале в бархатных креслах, а на фоне, правда, умиротворяющего солнечного заката, но все же как-то быстро гаснущего, и на неудобных скамейках.
Возили Фазиля и в гости к эмигрантам. Эмигранты к этому времени уже обзавелись недвижимостью и бесконечным количеством акров земли, которую в Вермонте вообще не дозируют. Жили хорошо, ругали Америку, смотрели только русские каналы, но домой не спешили. Фазиль был с ними вежлив, но не более.
Тогда организаторы изменили планы: Нас привезли на ферму, где паслись лошади. Фазиль ожил и смело пошел прямо к стаду. За ним бежал радостный представитель и предложил ему покататься, если, конечно, Фазилю Абдуловичу этого хочется.
Фазилю Абдуловичу этого очень хотелось. Тогда организатор быстро заплатил за нашу группу, и к нам подвели лошадей. Обязательно потребовали надеть жокейские шлемы. Фазиль, который, вероятно, собирался бешено гарцевать на своем иностранном иноходце, отнесся к этому без энтузиазма. Но пришлось надеть. Я когда-то ходила с подругой на Московский ипподром учиться верховой езде и сразу же закрепила под подбородком пробковый шлем и с готовностью начала взбираться на низкорослую лошадку. На эту прогулки с нами решились еще подростки – дочери преподавателей, те вообще ничего не боялись. Другие осторожно отказались. А моему мужу организатор всучил камеру, и пришлось Коковкину быть оператором. А уж он хорошо знал верховую езду, правда, без седла и в ночном.
Мы выстроились цепочкой. Фазиль за мной. Ярко выраженный индеец без боевого окраса, но в кожаных ременных украшениях возглавил процессию. Я ощущала за своей спиной нетерпение чегемского горца. Была бы не лошадь, а машина, уж он бы клаксонил вовсю.
Мы двинулись. Мы буквально поползли, мы еле-еле шевелились. Индеец был молчалив и невозмутим. Наконец ровная тропа и вот-вот мы рванем галопом. Но индеец не прибавляет скорости. Трясемся недолго, и вдруг индеец буквально обрушивается в некий увал – мы только успели увидеть хвост его коня, и уже следом туда же ухнули двое подростков на своих скромных кобылках, следующей иду я – тропинка действительно оказывается очень крутой, и я еле удерживаю баланс и вцепляюсь в поводья. За мной, судя по кряжистому кряканью, спускается наш чегемец – все молча, как будто идем на кабана.
После осторожного спуска выходим на ровную, но узкую дорогу и наконец, вот сейчас – загалопируем по прямой, индеец и подростки именно так и поступают, а моя лошадка вдруг встает – и ни с места. Я ее подталкиваю и думаю: наверное, надо сказать какое-нибудь индейское слово. Поворачиваюсь к Фазилю в отчаянии – понимаю, что он негодует, но он невозмутим, как индеец, и говорит мне негромко: «Твоя лошадь делает свои дела, сделает и пойдет!»
И я поняла: физиологию надо уважать.
И действительно, через какое-то время моя лошадка что-то забормотала, отряхнулась и двинулась вперед. За мной Фазиль.
Но как же мы с ним рванули на открытом месте, какое ощущение счастья! А у Фазиля еще и детства, его Чика, его дяди Сандро, его старого Хабуга. Мне казалось, мы мчимся наперегонки и обгоняем индейца. Просто летим. Мы обгоняем время.
И это запомнилось ему из всей нашей поездки больше всего. Я уверена.
Габриловичи
Семидесятые годы. Я на курсах сценаристов и режиссеров. Это такая божественная синекура: ты смотришь по три-четыре фильма каждый день и за это получаешь весьма ощутимую в те годы стипендию – сто рублей.
К нам приходят самые замечательные люди, и мы их снисходительно слушаем – ну что они могут нам рассказать, они все устарели.
Но кое-кого мы все же уважали: вот Евгений Иосифович Габрилович – совсем не молодой и совсем не киношный (в те времена в моде были интеллектуалы), высокого роста, в роговых очках и очень остроумный.
Он был мягкий, нежный, говорил обтекаемо и со всем соглашался. Про то, как писать сценарий, он говорил: пишите прозу, самую обычную прозу – рассказ, нет, конечно повесть; описывайте все, что видите, слышите, и не забывайте запахи, это очень важная часть сценария; можно мысли, можно воспоминания – главное, чтобы это все было живое и каждый мог бы сказать – это я, это про меня.
В наше прагматичное время сценарии пишут иначе. Но тогда их печатали в специальном журнале «Альманах киносценариев» и читали взахлеб. Особенно сценарии заграничных фильмов, которые невозможно было увидеть.
Однажды мы собрались в квартире Габриловичей. Нины Яковлевны уже не было. Вместо нее висел портрет невероятно красивой гордой женщины, которая никак не монтировалась в моем представлении с тихим нашим преподавателем.
Именно в это время Авербах снял фильм «Объяснение в любви» по мотивам прозы Габриловича «Четыре четверти», где он описал любовь всей своей жизни с убийственной честностью к самому себе. Рефреном звучала фраза, которая запомнилась навсегда: «Но Филиппка она не любила». Как же страшно признаваться самому себе, что женщина, с которой ты прожил всю жизнь и которая родила тебе сына, никогда тебя не любила. Я не знаю похожего примера.
И тогда
